Филипповичу.
— Сержусь, сержусь! Да кабы сердилась я! — Волнуясь и укоризненно поглядывая на мужа, Варвара Степановна рассказала Тане о том, что так расстроило ее сегодня.
Иван Филиппович последнее время стал прихварывать, жаловался на сердце. Варвара Степановна с трудом уговорила его показаться врачу. Выполняя его советы, она ежедневно в одно и то же время укладывала Ивана Филипповича на два часа в постель. Он всякий раз рьяно сопротивлялся. Однако поднимался после сна посвежевший и бодрый, говорил, что мозги ему словно добрый сквознячок продул. И вот вчера все нарушилось. Иван Филиппович лег вовремя, но, войдя к нему через полчаса, Варвара Степановна увидела пустую постель. Иван Филиппович, склонившись над большим листом белой бумаги, старательно вырисовывал какие-то замысловатые— и, видимо, не для скрипок — узоры.
— Это чего еще? — воскликнула Варвара Степановна и услышала в ответ непривычное для слуха, не скрипичное слово:
— Орнамент, орнамент, Варюша, для образцов, на фабрику.
Все выяснилось тут же.
Забежавший вечерком накануне Илья Тимофеевич пожаловался, что все, дескать, с новой мебелью ничего, а вот подходящего узора для инкрустации, на которой настаивает главный инженер, никак не получается. Иван Филиппович сходил утром на фабрику, посмотрел мебель и тоже нашел, что инкрустация «тяжеловата». Сперва он решил не думать над этим, но желание улучшить рисунок не давало покоя. Даже работая над своей скрипкой, думал: «Вот бы полегче-то прорисовочку!..» Осенило его вдруг, как раз в ту самую минуту, когда лег вчера отдыхать. Иван Филиппович встал.
Варвару Степановну, заставшую его «на месте преступления», он кое-как успокоил, пообещав не нарушать больше режима, и на другое утро понес рисунки Гречанику. На месте его не застал, узнал, что главный инженер будет лишь после трех часов. Это было то самое время, когда Ивану Филипповичу по строжайшим предписаниям медицины полагалось отдыхать. Но жена, уложив его, очень кстати отлучилась. Иван Филиппович подождал немного, поднялся, собрал рисунки…
Гречаник был у себя.
— Простите, может, не в свое дело мешаюсь, — сказал Иван Филиппович, передавая рисунки, — только вдруг что-нибудь из этого пригодится…
Орнамент Гречанику понравился. Рисунки он оставил у себя. И дальше получилось бы все очень хорошо: Иван Филиппович успел бы вернуться домой до прихода жены, если бы… не наткнулся на нее возле магазина.
Трудно сказать, что ошеломило Варвару Степановну больше: сама неожиданная встреча или виноватый, ошарашенный вид вконец растерявшегося «нарушителя». Домой он был доставлен под конвоем и со строгим приказом ложиться немедленно. Пришлось покориться…
А когда, так и не заснув, Иван Филиппович поднялся и принялся за скрипку, Варвара Степановна снова начала ему выговаривать…
— Ну как, Танюша? — спросил Иван Филиппович, когда Таня узнала все. — Кто же вы сейчас в этом семейном трибунале: помощник прокурора или адвокат?
— Все шуточки тебе, Иван! — уже окончательно огорчилась Варвара Степановна и обернулась к Тане. — Уж сидит за скрипками — я молчу, так нет, за мебель, за вовсе чужое-расчужое дело хватается!
Таня еще ничего не успела сказать, как Иван Филиппович, тряхнув шевелюрой, стал отбиваться самостоятельно.
— Ничего ты не понимаешь, Варюша, ничего! Одним я занимаюсь, слышишь? Одним! Да и как упустить такой случай?
— Да что упустить-то, что? — не сдавалась Варвара Степановна. — Скрипку-то твою в руки берут, так хоть знают, что Ивана Соловьева работа, — а это? Поставят рисунок на мебель — а чей он?..
— Да разве в этом дело, разве в этом? — горячо заговорил Иван Филиппович. — Душа вот не стерпела, не могу рук не приложить. И ничего мне не надо! Пускай только скажут, что вот ведь чего руки человеческие могут! А значит, через меня и всему человечеству благодарность. Эх, Варюша, Варюша!..
Он говорил, и густые белые брови его то взмывали кверху, то слетались на переносице и, нависая, почти заслоняли глаза.
— Да разве возможно человеку прожить так, чтобы человеку же радости не причинить? Вот скажи-ка: ты можешь так? Ага! То-то вот и оно! Душа к этому сама тянется! Правда ведь, Танюша?
— Вот именно, радость причинить! — горячо поддержала Таня и спохватилась: —Только зачем же вы себя-то не бережете? Ну дали бы мне, я бы отнесла.
— Все это правильно, Танюша, — согласился Иван Филиппович, — только разве искра от костра задумывается над тем, куда ее несет ветер, когда и где погаснет она? Лететь и гореть на ветру — вот ее дело! Тут многое и простить можно.
— Поздно прощать-то, когда дотла сгоришь, — сокрушенно произнесла Варвара Степановна. Она махнула рукою и ушла.
А Иван Филиппович, оставшись наедине с Таней, заговорил снова:
— Вот представьте, Танюша, пришел я, допустим, домой с работы. С ног валюсь, ни есть ни пить — ничего не надо! Может, устал, а может, и кошки на сердце скребут. А мимоходом глянул на шкафик с книгами, на новый, на тот, что вчера купил, и глаз не оторвать… Гляжу и гляжу… Подошел, вблизи полюбовался. Открыл. Взял с полки книгу, может, Лермонтова или Пушкина, а то и самого Алексея Максимыча Горького. Полистал. Да так и остался на стуле рядышком. А пока читал, вроде и усталости поубавилось, и сам поуспокоился. Вот и подумайте: кто же вместе с Лермонтовым да с Горьким еще меня успокаивал, а?
И Таня после долго думала о своей собственной жизни, о музыке, о том, что делает она сегодня. Ведь в руках у нее такое, в сущности, незаметное дело, почти без романтики… Мебель.
Но кто сказал: без романтики? Она снова и снова вслушивалась в неожиданную музыку вдруг полюбившихся слов: быть искрой. Лететь и гореть на ветру!
2
— Перед концом дневной смены Алексей ненадолго отлучился в контору: Гречаник наказывал зайти для разговора о проекте.
— Все ваше у директора, — оказал он Алексею, когда тот вошел к нему. — Пойдемте.
Алеквею показалось, что у Токарева сегодня хорошее настроение. Директор усадил Алексея в кресло, долго и задумчиво смотрел ему в лицо.
— Сколько классов кончал, изобретатель, сознавайся? — спросил он, улыбнулся и долго ждал ответа.
Алексей признался, что ушел из восьмого.
— Ну вот, значит, еще тебе годиков восемь, и порядок! Добрый инженер получится. — Токарев положил руку на желтую конторскую папку с белыми завязками, в которой лежал проект Алексея, и сказал: — За это вот дело молодец! Предложил я все это главному инженеру вне всякой очереди — в технический отдел и чтоб в месячный срок полную разработку! Делать твою линию будем у себя и своими силами. Как думаешь, справимся?
У Алексея даже дыхание перехватило.
— С нашими ребятами еще и не такое можно!
— Ну вот и добро! А завтра — на технический совет. Возьмите, Александр Степанович. — Токарев передал папку Гречанику, заглянул в настольный календарь и сказал — Только соберите совет в такое время, чтобы я был на месте: с утра к лесопильщикам в Ольховку собираюсь. Словом, часа на четыре назначайте.
Радостный и ликующий, Алексей стремительно бросился в цех. Первым, кого он там увидел, был Горн, по улыбающемуся лицу которого было ясно, что он осведомлен о судьбе линии.
