– То и значит, что кобыла скачет, а ты за хвост держишься.
Потылицын с Зефировым ржали, да и казаки покатывались. Кто-то из толпы дубенцев подкинул:
– Наш батюшка по тяжелому сходит и оглянется: нельзя ли матушку покормить!
– Скупердяй!
– За Керенского молебствие служил!
– Он и черту служить будет!
Потылицын почувствовал, что дубенцы поперли не в ту сторону.
– Мо-олча-ать! Сыроеды! Посконники! Дуболомы! А ты, псаломщик, ложись! За поношение священника влупить ему тридцать шомполов. Не плетей – шомполов. – И к толпе: – Есть заступники за псаломщика? Выходи! Три лавки свободных! Ну?!
Не вышли…
– Не быть тебе, значит, во храме божьем, значит, сыроед паскудный! Смерд ты смердящий! – все еще трясся от негодования батюшка Григорий. – Вяжите смерда!
Повалили на лавку, спустили штаны, повязали «смерда» Феодора рядом с Алексеем Пескуненковым, который давно лежал привязанным к лавке.
Шомполом по заду «смерда» и плетью по мужичьей спине. Ах! Ах!
Казачина Глотов отсчитывал шомпола псаломщику:
– Одиннадцать! Две-енадцать! Три-инадцать!..
На счете «одиннадцать» послышались винтовочные выстрелы: Потылицын с Зефировым переглянулись в недоумении.
Выстрелы в улице.
– Бах! Бах! Бах!
Потылицын моментом прыгнул на стол: увидел скачущего казака, стреляющего в воздух.
– Ба-а-анда-а-а! – орал во все горло казак, подскакав к толпе. – Село окружают! Никитин убит!
Потылицын крикнул в толпу:
– Раааасхооодись! Бегоооом! Казаки! Милиционеры! Приготовиться к бою!
Сшибая друг друга с ног, дубенцы кинулись врассыпную по улице, переулку и по оградам – мигом опустела площадь. Есаул Потылицын с Коростылевым успели сесть на коней, оставив свои бекеши на столе, а за ними – прапорщик Савельев, Зефиров… Казаки грудились невдалеке от церковной ограды, как вдруг раздались выстрелы с тыла: прапорщик Савельев повалился с коня.
– С колокольни стреляют! – кто-то крикнул из казаков.
Батюшка Григорий бежал переулком что есть мочи – на коне не догонишь. Откуда только взялась прыть у степенного отца Григория!..
По дороге из Дубенского казаки напоролись на засаду – трех чубатых как не бывало. Из ружей, винтовок стреляют, стреляют!.. Отряд помчался обратно мимо церкви, и тут со всех сторон стрельба.
Пораненные кони ржут, носятся без всадников, со всех сторон крик, и никто из отряда не слушается команды есаула Потылицына и подхорунжего Коростылева; казаки угодили в окружение.
Спешиваясь, бросая коней, они разбегались по огородам, а там через огороды – за село, во все стороны.
Потылицын с Коростылевым, стреляя в белый свет, как в копеечку, летели во весь опор за казаками, вырвавшись из Дубенского. За ними неслись конные повстанцы с Кульчицким и Ноем. От метких выстрелов Ноя то один, то другой слетал с седла. Казаки кинулись врассыпную – кто куда!
Лесом, лесом, без дороги!..
Селестина, раздав все оружие и оседлав коня, присоединилась к трем всадникам, преследующим группу казаков за поскотиной.
Двое, оторвавшись от группы, стали углубляться в лес.
Селестина прицелилась из револьвера и ловко сняла одного. Другой скрылся за кустами.
– Хорошо стреляешь, комиссар! – услышала она позади себя голос. – Будем знакомы – Мамонт Головня! Мне про тебя Кульчицкий сказал. Давай обратно. Того уж не догонишь!
Потылицын с Коростылевым опомнились только в Знаменке, и не задерживаясь, сменив коней, поспешили в Минусинск к управляющему Тарелкину. Так и так – восстание в Дубенском! Отряд уничтожен. Откуда налетела банда – неизвестно. Не менее семисот всадников!
А на самом деле в Дубенском было убито три милиционера, прапорщик Савельев, одиннадцать казаков, да раненых вернулось семнадцать человек.
Потерь со стороны черемушкинцев (это они подоспели на выручку дубенцев) не было.
Звонарь Данила ударил в набат, созывая люд на митинг.
– Бом! Бом! Бом!
– Ти-ли, ти-ли, бом! Бом! Зовем! Зовем!
Мужики свели в церковную ограду двадцать семь казачьих и милицейских коней и рессорный экипаж с
