Трубецкой молчал, почтительно ожидая дальнейших распоряжений.
— А их разговоров никто не подслушал?
— Все было исполнено согласно вашему повелению, государыня, — уклончиво ответил Трубецкой.
— И… что же удалось услыхать?
— Не стоит повторять дерзкие речи, ваше величество! Герцог ей потворствовать изволил, из желания не спорить с глупой и гнусной бабой!
— Но…. все-таки потворствовал? А в чем именно выражалось это «потворство»?
— Он не перечил ей в ее пошлых речах, ваше величество.
— А что именно говорила эта глупая и дерзкая шлюха?
Трубецкой замялся. На его, в сущности, барскую натуру одинаково скверно влияли и необходимость повторять императрице все те дерзости, которые сыпались по ее адресу со стороны ее импровизированной соперницы, и тот тривиальный тон, в каком она выражалась по адресу этой соперницы.
— Я нижайше прошу у вашего величества позволения не повторять чужих предерзостных глупостей! — произнес он.
— А я прошу тебя и, если нужно, приказываю повторить мне досконально все то, что тебе известно из разговоров, которые вели между собою герцог Курляндский и эта… мерзкая баба!
Наконец он произнес:
— Эта немка имела дерзость находить, что ваше величество уже изволили пережить тот возраст, когда женщине позволяется думать о любви, и что притязания вашего величества заслуживают полного порицания.
— Мои «притязания»? А какие я заявила притязания? — вся побагровев, воскликнула императрица. — Ну, ну!.. Дальше что она говорила?
— Она просила герцога как можно скорее отправить ее обратно на родину и всячески жаловалась на скуку, которую она испытывает в нашем диком и необразованном отечестве!
— Скажите, образованная какая! Ну, что же ответил герцог на ее эти речи?
Трубецкой опять попробовал обойти этот вопрос молчанием.
— Говори! — уже повелительно крикнула на него государыня.
— Его светлость, по крайней доброте своей, всячески старался успокоить глупую бабу и урезонить ее…
— Чем же это он урезонивал ее? Интересно знать!
— Он говорил ей, что вы, ваше величество, милостиво отпустите ее домой.
— Отпущу!.. Это верно, что отпущу, и скорее, нежели они оба предполагают это! — стискивая зубы, проговорила императрица. — Дальше что?
Трубецкой сделал отчаянный жест.
— Прикажите четвертовать меня, ваше величество, отдайте меня на суд той самой Тайной канцелярии, к которой вы, по несказанной милости своей, изволили меня приставить, но не требуйте от меня более ни одного слова! Я скорее живот свой положу, нежели скажу еще хотя бы одно слово из всего, что было говорено между герцогом Курляндским и Региной Альтан!
— Хороши, должно быть, были разговоры! — едва дыша от волнения, воскликнула императрица. — И герцог на все молчал?
Трубецкой развел руками.
— А быть может, еще и поддакивал?
— С безумной бабой человек в уме и совесть потеряет! — как бы в извинение Бирону с усилием произнес Трубецкой.
Прошла минута тяжелого, ничем не прерываемого молчания.
— Хорошо! — переводя дух, сказала императрица. — Пошли сюда Ушакова, а сам уходи! То, что я стану говорить ему, двое слышать должны! Он передаст тебе мою волю, и ты поможешь ему исполнить ее. Как обиду я пережила непереносную, так и наказание за нее будет примерное. Ступай!.. Скажи Ушакову, что я жду его!..
Проводив Трубецкого, Анна Иоанновна прошла в свою опочивальню и там в изнеможении опустилась на кровать. Ее силы были надорваны, нервы едва выдерживали то напряжение, в котором находились.
— Ох, тяжело! — вырвалось у нее таким стоном, в котором разом слышались и утомление уже наступившей старости, и пресыщение бесполезной властью, которая не в силах была защитить могущественную монархиню от тяжкого оскорбления ничтожного существа.
В этом стоне слышались и обида женщины, и стон разбитого сердца, и гнев властной и гордой властительницы. Все было в нем, в этом могучем стоне, все, кроме покорности судьбе и возможности прощения.
На Бирона Анна Иоанновна так сильно прогневаться не могла: слишком много пережито было с ним и подле него. Но гнев оскорбленной монархини искал себе исхода, и над головой ничего не подозревавшей Регины собиралась страшная гроза.
В дверь опочивальни раздался легкий стук, и в комнату вошел Ушаков с сосредоточенным лицом и, видимо, утомленный и расстроенный.
— Вернулась… эта… женщина? — спросила императрица.
— Никак нет, ваше величество, но она не должна замедлить своим возвращением.
— А ежели она убежит? Если ее друзья успеют ее предупредить и дадут возможность скрыться?
— У нее таких друзей нет, ваше величество, а те, кто мог бы действительно оказать ей помощь и поддержку, не предвидят для нее никакой опасности. К тому же мною приняты все меры. Раз вами, ваше величество, отдан приказ — остальное уже должно быть сделано само собою!
— Спасибо тебе! Ты — мне верный слуга.
Ушаков молча поклонился.
— Теперь выслушай меня внимательно и прежде всего не пробуй остановить или уговорить меня. Мое решение непреложно, и никто не в силах отговорить меня от его исполнения.
— Я никогда не осмеливался учить вас, ваше величество! — спокойно и с достоинством ответил Ушаков. — Я могу соглашаться или не соглашаться в душе с вашими предначертаниями — это мое право, но такое свое мнение я обязан, по принесенной мной присяге, хранить про себя и отнюдь не выражать его ни в присутствии, ни в отсутствии вашего величества!
— Ты умен и надежен! Дай Бог всем монархам побольше таких слуг, как ты; с такими слугами во главе управления никто не пропадет… Я думаю, что с такими слугами не пропал бы даже и принц Антон, если бы ему когда-нибудь предстояла корона.
Эта шутка, к которой прибегнула императрица, чтобы несколько оживить свою грозную и решительную речь, вышла как-то мертва, холодна и натянута. Из разбитого сердца глубоко оскорбленной монархини не могло вырваться живое, веселое слово.
Ушаков понял это и ловким маневром постарался дать иной оборот разговору.
— Осмелюсь доложить вам, ваше величество, что если состоится какое-нибудь распоряжение относительно камер-юнгферы Альтан, то нужно принять некоторые предварительные меры. Она должна вернуться с минуты на минуту.
— Да, ты прав! Выслушай же мой приказ и знай, что он должен быть исполнен неукоснительно!.. Ты всегда был исполнительным слугой, понимал, где нарушена справедливость, и знал, как следует воздавать за содеянное зло!.. Скажу тебе не таясь, эта мерзкая баба Регина жестоко оскорбила меня. Он, герцог, тоже глубоко провинился передо мною — Трубецкой рассказал мне — и заслуживает тоже примерного урока, но пока я оставлю его в покое. Но она, она… должна понести строгое наказание за свои поступки и предерзостные речи обо мне… Я передаю ее тебе! Делай с ней, что хочешь, но знай — жалости не должно быть места… «Всяк сверчок, знай свой шесток!» — говорит наш народ, и эта негодная Регина должна испытать на себе всю тяжесть своего дерзкого поведения!.. Отдаю ее тебе в руки… Надеюсь, ты сумеешь воздать должное за свою оскорбленную государыню… Делай, что хочешь, но устрой так, чтобы отныне я ничего не слышала об этой бабе и чтобы герцог никогда не нашел возможности увидеть ее! Ты понял?
— Понял, ваше величество, и все исполню, чтобы вы были спокойны. О Регине Альтан ни вы, матушка-царица, ни его светлость более ничего не услышите…
