вышли в Колпино, имея на двоих три тысячи рублей. Цены в столовых этого старинного питерского пригорода были гораздо ниже, чем в самой невской столице, так что мы роскошно отобедали, взяв по тарелке щей на брата, миске рисовой каши и по стакану чая с булочкой. После чего меня так повело в сон, что спутник с трудом вывел меня из столовой почти как пьяного. Разом сказались все недосыпы холодных ночевок, ночной загул со сванами да еще обильная трапеза в тепле забегаловки. В вагоне электрички я и в самом деле уснул, привалившись в углу.
Проблему ночлега взял на себя Ваня Джокер. То есть он просто повел меня туда, где ночевал обычно сам, заявив что «лишнее койко-место там найдется».
На Лиговке мы вошли в подъезд довольно приличного дома, и у меня радостно дрогнуло сердце: наконец-то я попаду в высшую человеческую касту — тех, кто спал хорошо.
Будущий диск-жокей распахнул железную дверь лифтовой шахты и велел мне нажать в кабине кнопку второго этажа. Я поехал вверх, а он остался внизу, прижимая ригель замка-блокиратора. Когда я сбежал по лестнице на первый этаж, Ваня Джокер был уже на дне шахты, возвышаясь из нее по пояс. Мне ничего не оставалось, как спрыгнуть к нему в приямок (так называется это место на профессиональном языке лифтеров). Паренек захлопнул железную дверь.
— Ложитесь! — приказал он. — А то кабиной придавит.
Я поспешил лечь на картон, выстилавший дно приямка: то были остатки коробок с эмблемой гуманитарной помощи Европы России. Картон был расстелен по обе стороны кирпичного столбика, из которого торчала вмурованная в него толстая пружина амортизатора — на тот случай, понял я, если кабина проскочит мимо уровня первого этажа. Еще в приямке горела электролампочка. Ваня Джокер тут же ее выкрутил, чтобы нас не было видно сквозь сетку шахтной двери. Но разглядеть нас на дне приямка, право, было довольно мудрено и при свете. Тем не менее в ночнике мы не нуждались.
— Вы только ноги не вытягивайте, а то под противовес попадут.
Я тут же поджался, опасливо поглядывая на мерцавшие в полутьме вертикальные «рельсы», по которым скользила тележка с бетонными балластинами.
— А так ничего. Спать можно. — зевнул мой соночлежник. — Ночью почти никто не ездит. Вот под утро хлопать дверями начинают.
А пока что было тепло и тихо. Самое главное — тепло. Блаженно тепло…
Мне вдруг припомнился плакат по выживанию летчиков и космонавтов в пустыне, который я видел когда-то в Афгане. В картинках было изображено, что нужно делать пилоту, аварийно приземлившемуся в пустыне. Чтобы не умереть от жажды и собрать утреннюю росу, рекомендовалось вырыть в песке яму и расстелить на дне ее купол парашюта… Под ним, советовали бывалые люди, можно и укрыться от палящего зноя. Подо мной, в приямке, точно парашютная оболочка, лежали картонки из-под «европомощи». И вертелась строчка из песни пятидесятых: «Вы здесь из искры раздували пламя, спасибо вам, я греюсь у костра». Спасибо вам, нам есть что подстелить в приямках лифтовых шахт…
Где-то глухой заполночью мой первый робкий сон был прерван железным лязгом. «Потолок на нас пошел снижаться вороном». Кабина поехала вниз и, еще раз громко лязгнув, замерла в полуметре над нами. Вспомнились все эти жуткие истории про замки с «камерами смерти» — с опускаемым на жертву потолком-прессом. Вспомнились, не к доброй ночи, газетные заметки из «полицейской хроники» Питера про трупы мальчишек, найденных в таких вот шахтах, когда юные сорви-головы пытались кататься на лифтах, прицепившись к кабине снизу…
Кто-то с грохотом вперся в кабину, пьяно ругнулся, и снова заныли-загудели лебедки…
В эту ночь я так и не приобщился к высшей касте тех, кто спал хорошо…
Несколько раз я звонил Татьяне в Москву. Я нашел автомат, который по великому чуду и спасительному для меня разгильдяйству монтеров, работал на одном жетоне, не проглатывая его.
Татьяна не снимала трубку. Может, услали в командировку? Но ведь еще не вышел недельный срок. Еще два дня и две ночи до назначенного срока… Господи, подай!..
Если вы будете пить питерскую воду из-под крана вокзального туалета и есть недожаренную голубятину, рано или поздно (скорее всего, что рано) вы почувствуете — и можете в том не сомневаться — резь под ложечкой, колики в желудке и черт знает что еще, чем может отзываться кишечник на подобную дрянь.
Первый приступ свирепой боли прихватил меня в тамбуре электрички, шедшей во все ту же Малую Вишеру, в которой мы с Ваней Джокером намеревались сбыть остатки «Вечернего Петербурга» и номер чудовищно скабрезной «Красной шапочки», найденный в туалете. Должно быть, это была кара Божья за попытку добыть себе хлеб нечестивыми средствами. Боль то нарастала, то затихала, но не проходила. Из-за нее я выскочил в Тосно, и, хотя мы еще не успели заработать ни одного рубля, я ринулся в ближайшую аптеку. Я выпросил в долг — есть еще добрые души в наших аптеках! — две таблетки активированного угля. На время полегчало.
Мы стояли с Ваней Джокером на том месте вокзального двора, где недавно разорвалась граната в чьих-то неосторожных руках (стены еще хранили следы осколков) и решали, как жить дальше. Моего компаньона явно не устраивали наши грошовые газетные заработки, если под грошами понимать сотенные купюры. Он предлагал поискать счастья вдали от железных дорог — в чреве Питера.
Но живот… К вечеру рези разыгрались с новой силой, и я решил сдаться на милость Петербурга, если она хоть где-то теплится. А тут еще, как по вызову, остановилась у тротуара «волга» — «скорая помощь». Водитель выскочил в поиск за сигаретами. Врача в машине не было. Я улегся на носилки в полной уверенности, что в больнице, куда должен вернуться шофер, меня обнаружат и окажут хоть какую-то помощь. Увы, этот просчет стоил мне самой мучительной ночи. Водитель оставил машину под окном своего дома, закрыв на ключ двери, и мне пришлось до утра корчиться в ледяном салоне. В 6 утра шофер открыл дверцу и, увидев меня, ничуть не удивился, а был несказанно обрадован тем, что на этот раз ему подсунули не труп, а живого еще, «тепленького», как он выразился, бомжа. На том мы и поспешно расстались. К концу недельного бомжевания я созрел для решительных и дерзких действий. Только этим можно объяснить мою почти что криминальную удачу: спрятавшись за полчаса до закрытия в музее-квартире Ленина, я великолепно выспался в тишине, тепле, темноте и покое — по всей формуле «татами». Чтобы не проспать час открытия и не быть застуканным смотрительницей квартиры, я забрался под мемориальную кровать вождя и там отоспался наконец блаженно и вволю.
Интересные мысли приходят в таких местах. Особенно поутру, на свежую голову.
Если бы в Англии вдруг растерзали королеву, а всех лордов, пэров, политиков засадили бы в подвалы Тауэра, взорвали бы Вестминстерское аббатство в порядке борьбы с религиозным мракобесием, а к руководству страной пришли бы бывшие сапожники и присяжные поверенные, если бы флотом командовал аптекарь, а банками правили матросы, если бы из страны выбросили весь цвет технической и прочей интеллигенции, да отобрали бы землю у фермеров — где была бы сегодня Англия, в ряду бы каких африканских княжеств стояла Великая Британия?! И хранили бы в Лондоне, как национальную святыню, койку человека, который все это учинил?!
У нас хранят… Правда, не очень бдительно, если под ней находят приют вокзальные бродяги.
Утром, дождавшись первых посетителей, я незаметно покинул свое убежище. Спасибо Ильичу! Если я доживу до лета, непременно переночую в его мемориальном шалаше в Разливе.
А пока попытаем счастья на Лиговке. Должна же, наконец, вернуться из Выборга Катя…
Глава четвертая
НЕ ЧИХАЙТЕ НА ТРАМВАЙНЫХ ОСТАНОВКАХ!
Притоптывая сапогами от холода, он поджидал трамвай вместе со стайкой пассажиров, нарастающей с каждой минутой ожидания. Женщина, стоявшая рядом, чихнула, да так звонко и сильно, что с уха у нее слетела клипса. Еремеев нагнулся, поднял ее и прежде чем вернуть, задержал на секунду в пальцах, рассмотрел камушек — темно-розовый в золотую крапинку.
