кителей Мурашов сунул к себе, в один карман.
Так. Пора идти. Он надел пилотку, глянул в зеркало. Нормально. Автомат за спиной, солдатская сумка на боку. Надо только запереть изнутри дом, чтобы кто-нибудь любопытный не зашел и не поднял шума раньше времени. Мурашов укрепил засовом дверь, перелез через садовый забор и оказался на улице. По ней издалека, приближаясь к капитану, двигались трое солдат, и он поспешил от них в другую сторону: мало ли, может, здесь разместили один взвод, и все солдаты знают друг друга. Тогда недолго вызвать подозрение. Нет, скорее в центр, где больше народа!
Точного, определенного плана действий у Мурашова не было. Он рассчитывал, что обстановка сама подскажет, когда автомату стрелять и убивать врагов, гранатам рваться и тоже убивать. Сегодня никто не останется неотомщенным: ни летчики, ни расстрелянные жители, ни цыганенок с бабкой, ни радист Гриша.
«Я
30
Наверно, окажись капитан профессиональным разведчиком, с обширной специальной подготовкой, рассчитанной на длительное обживание в месте заброски, он вел бы себя иначе. На грани разумного риска, но с ясным осознанием того, что в любой момент может оказаться в гестапо или сигуранце; он ходил бы среди людей, изучал их, слушал разговоры, выделял недовольных, искал бы ниточки разгромленного некогда подполья, просчитывал тысячи ситуаций и, возможно, сумел бы и легализоваться, и найти верных помощников для действий в решительный период. Вряд ли это было так уж трудно, тем более что война катилась к одному концу, и исход ее не оставлял сомнений для мало-мальски соображающего человека. Беда в том, что такой гибкости и приспосабливаемоести мышления у Мурашова не было и не могло быть, по самой сути его предыдущего военного бытия. Суть командной, да и любой другой жизни на передовой — четко поставленная задача и столь же четкое ее выполнение. Если можешь — перехитри врага, только подумай сначала, не дороже ли это тебе обойдется, чем открытый бой. И главное — убей противника столько, сколько сможешь. Этим ты приблизишь победу.
Ни тени, ни отзвука прежних тревог, неуверенности не осталось на душе у капитана Мурашова, лишь только он ощутил, что хорошо вооружен для боя и может выполнять прежнюю свою солдатскую задачу — убивать врагов. И тем приближать победу.
«Я
Первое, что он увидел, вступив на городскую площадь, — качающийся на виселице труп старого цыгана. Седая кудрявая борода веялась на ветру. Старые пальцы босых ног изогнуты последним невероятным напряжением. Фанерка на груди: «Он покушался на жизнь стража порядка». Не ускоряя и не замедляя шаг, чтобы не обратили внимания, капитан прошел мимо и почувствовал, как тысячи мелких иголок впились в самое сердце. Мош, мош! На чью же это жизнь ты покушался, старый человек? Не на своего ли лучшего друга, домнуле надзирателя? Только вот — не хватило, видно, уже силенок… Где бьется и тоскует теперь твоя душа? Пусть она успокоится, мош, хоть немного, посчитаемся и за ее тоску, и за многое еще другое…
А кругом, если присмотреться, происходила обычная жизнь тылового городка. Ходил задумчиво полицейский с винтовкой за плечом; три молодых румынских офицера в желтых мундирах о чем-то говорили и хохотали; пучеглазый торговец продавал вино и мамалыгу; скрипела телега с сухими шкурами; женщины судачили между собой; ребятишки, играя, с криками возились в пыли; тощая бродячая собака скулила у забора, пуская слюну… Пышная, ярко одетая молдаванка шла по площади, щелкая семечки, в сопровождении низенького, ей по плечо, гражданина Королевства, со сладкой улыбкой на злом лице. Гражданин шел резво, махал руками, и взгляд его метал огонь — видно, чрезвычайно цопкий был тип.
Целью Мурашова было теперь: сделать рекогносцировку,[10] уяснить обстановку, выбрать место для боя и при первом удобном случае этот бой провести. Тут могли быть подходящими разные варианты: идущая строем рота солдат или просто скопление военных в одном месте. Однако не стоило и нервно торопиться: надо уж так стукнуть, чтобы стало действительно больно. Поддашься настроению — и можешь разменяться на мелочи.
Решение пришло, когда он остановился возле небольшого дощатого кинотеатрика. Там с афиши весело скалились зубастые летчики в шлемах, затаенно улыбалась пышноволосая блондинка, и падал, пуская дым, самолет с красными звездочками на крыльях. «Музыкальный фильм о жизни, дружбе, любви и боевых подвигах летчиков одной эскадрильи героического рейха» — так значилось в афише. Сеансов было объявлено два: «18–00 — для гражданского населения, 20–00 — для военнослужащих».
Экая удача! Вечер, темнота, толпа праздной солдатни… Надо проникнуть в кинотеатр, устроить там взрыв, а когда румыны в панике попрут оттуда, — успеть встретить их у выхода…
Так. Сеанс начнется через час с небольшим. Успеть бы сделать мину. Надо, надо успеть! Мурашов вернулся на площадь и вошел в разместившийся внизу двухэтажного дома магазинчик под вывеской: «Разные товары Негоицэ».
Плешивый толстогубый продавец откуда-то сбоку выбежал за прилавок:
— Что угодно господину солдату?
— Мне нужен будильник.
— Есть несколько прекрасных венгерских будильников. У нас здесь, к сожалению, этот товар не пользуется спросом. Кто привык вставать рано, тот встает и так, а кто долго спит, тому тоже не нужен никакой будильник. А что, господина солдата плохо будят на службе? А? Хе-хе…
— Будят, как положено. Перестаньте болтать!
— Слушаюсь, слушаюсь, господин солдат! Всего триста двадцать лей. Завернуть, да?
Мурашов открыл бумажник, посчитал найденные у убитых солдат деньги.
— У меня двести семьдесят три леи, — сказал он. — Больше нет. Но мне очень нужен будильник.
— Что же делать! Я не могу торговать в убыток.
Без будильника капитан все равно не уйдет из лавки, хоть пришлось бы для этого убить продавца. Но это уж — только на самый край. Может подняться шум, и все сорвется. Да и чем виноват торговец? Хотя, если рассудить, частная лавочка, акула, холуй, ненужное лицо в будущем государстве.
— Я… я занесу.
Плешивец замотал головой.
Тогда Мурашов вынул из кармана массивный, оставшийся от прежнего владельца никелированный портсигар с выдавленной на крышке панорамкой богатого шпилями и острыми крышами города и протянул:
— Вот, дам в придачу.
Торгаш осмотрел вещь, цокнул языком:
— Как вам не жалко, господин солдат? Ведь это подарок. И стоит немало. Лучше пойдите и возьмите взаймы остальные деньги. Я, так и быть, подожду вас, не буду закрывать магазин.
Мурашов взял портсигар, прочел на обратной стороне: «Дорогому Георге от верной любящей Мариуцы». Отдал обратно.
— Если устраивает, забирайте. Это не мое. Я нашел.
Начинался вечер, на площади стало больше солдат и девушек. Низкое солнце светило в спину повешенному цыгану, розово подсвечивало рубаху.
Мариуца. «От верной любящей…» Как это радист Гриша говорил: «„Твоя, твоя!“ — мне пела Мариула…»
Не дождешься ты, Мариуца, своего Георге.
31
