схватиться за автомат. Но, подумав об оставленной в зале мине, успокоился, Сторожким, быстрым взглядом обложенного зверя стриганул по маленькому дощатому зальцу. Никого, кроме патруля, нет. Значит, еще не все потеряно. Нож можно успеть достать. У входа, правда, покуривал, опершись на стену, некто белесый в черном гестаповском мундире, фуражке с высокой тульей. Но ни на патруль, ни на Мурашова он не реагировал.
— Куда вы отправились? Почему покинули кинозал?
— Извините, господин лейтенант, необходимо стало выйти.
— Разве вам не зачитывали приказ по армии? Где запрещается покидать зрелищные мероприятия для военнослужащих до их окончания во избежание участившихся диверсий? Где вы были, когда ваше подразделение знакомили с этим приказом?
— Я… господин лейтенант… — язык Мурашова еле ворочался, он понял, в какое положение угодил и вид имел по-настоящему обалделый. — Простите, господин лейтенант, видно, я был в наряде… или не знаю где…
— Глядите-ка, «не знаю где»! Молдаванин?
— Так точно. Бессарабец.
— Заметно, — лейтенант подмигнул патрульным. — Ступай и терпи.
Мурашов вскинулся: «Есть!» — четко повернулся и исчез в зрительном зале. Патруль настроился уже лениво позубоскалить о нерадивых, бестолковых солдатах-молдаванах, когда человек в гестаповском мундире вдруг спросил звучным голосом:
— Лейтенант, почему вы не проверили документы у этого человека?
— Господин гауптштурмфюрер, — растерянно ответил офицер. — Я подумал, что нет необходимости строго спрашивать с отсталого бессарабца. По говору можно понять, что он из захолустной молдавской деревни. И мне кажется, что я его знаю, видел раньше в полку.
— Он никогда не служил в вашем полку, и перестаньте болтать! Немедленно организуйте два поста у выходов из кинозала. Чтобы мышь не прошмыгнула! Имейте в виду, что дело серьезное и может иметь очень жесткие для вас последствия. И посты снаружи у всех дверей. Выполняйте!
33
Человеком в гестаповском мундире был гауптштурмфюрер Геллерт. Он понимал, что патруль винить особенно нельзя, что и сам поздно спохватился, когда солдат уже ушел в зал.
Геллерт пришел к кинотеатру потолкаться среди румын, глянуть, что представляет из себя этот сброд, который намерены использовать на передовых позициях. Ленивые, трусливые, грязные свиньи… Главный удар, конечно, примут за них немецкие дивизии, а они только будут ждать момента, когда можно задрать руки. Скоро, скоро начнется, и черт знает, чем кончится. Может случиться такая катастрофа, какой рейх еще не переживал. И реален шанс так и остаться, истлеть в этой степи, пасть от руки если не русского солдата, так оголтелого дезертира.
Здесь все может случиться. Немыслимая страна!
Потолкавшись среди румын, Геллерт пришел в еще более тяжкое, дурное состояние духа и зашел покурить в фойе, очищенное патрулем от солдатни.
И здесь он увидел этого человека.
Сам выход его из, зала гауптштурмфюрер пропустил, и обратил на него внимание, только когда тот громко затопал к патрулю. Солдат шел спиной к нему. Лицо Геллерт схватил лишь в короткое время поворота и следования обратно в кинозал. И дрогнул, спохватился уже после того, как спина солдата исчезла в темном проеме.
В аккуратной с детства, оттренированной службой памяти четко возникло небольшое пространство перед городским садиком, нешумный рынок за забором, русский радист у калитки, сам он, стоящий с переводчиком возле парикмахерской, мужичок с лицом солдата, только что плевшего что-то патрулю…
В свитке, бараньей шапке, постолах, он появился со стороны улицы, по которой тек ходивший смотреть на упавший красный самолет народ. В одном из проулков, мимо которых шли тогда люди, позже обнаружили солдата, убитого умело и коварно. Мужичок зашел под конский навес, что-то поделал там с телегой, с удрученным видом вернулся на спаленную зноем улочку и — исчез в рыночной калитке. А вскоре после его ухода задурил, заморочил голову радист. Стал смеяться и все смеялся, даже после, плюя зубами, рычал: «Хы-га-а… Ну, ловко, ловко я… спасибо тебе, паскуда немецкая, за то времечко на воле, что ты мне организовал… Хы-га-а…» Еще бы не спасибо! Теперь Геллерт понял, что имел в виду радист. Вот где всплыло лицо, отмеченное и зафиксированное какой-то клеткой памяти. Слились в единый ход событий смерть солдата, появление мужичка возле рынка, безрассудный поступок радиста.
Однако как разведчик оказался именно здесь, в кинотеатре, среди солдат румынской части, задержавшейся на день в городке? Может быть, разложение войск? Это очень опасно, да и трудно в это поверить. Ведь надо внедриться в подразделение, стать своим человеком, разобраться, что к чему в сложном механизме части. И никто его поначалу укрывать не станет, следовательно, необходимо приткнуться во взвод, отделение, попасть в списочный состав. Для этого надо иметь как минимум верных людей, а их у русского не могло быть в этом полку, ведь вчера еще никто не знал, что он по дороге на фронт остановится в городке. Однако этот… гауптман, да… здесь, среди румынских солдат, смотрит кино! И пытался только что выйти. Ну, достать мундир — не такая большая проблема, его можно снять с убитого солдата, купить у расторопного унтера-хозяйственника… Вопрос в том, зачем он здесь оказался? Не затем же, в самом деле, чтобы поглядеть немецкий фильм. Хотел выйти на середине сеанса… Оставалось предположить: что-то он там оставил. Оставил и — поспешил покинуть кино. Ну, положим, так. Только зачем, ну зачем, кому это надо?! Какой смысл разведчику, офицеру рисковать жизнью, чтобы убить несколько человек из слабой, деморализованной армии, абсолютно духовно не настроенной ни на какие сражения, готовой побежать или сдаться при одном виде русских танков? Что-что, а настроения среди румынских солдат были известны Геллерту очень хорошо. И изменить их не удавалось даже самыми жестокими репрессиями. Наоборот, командование и пропагандистский аппарат могут использовать диверсионный акт для провокации вспышки антикоммунистических настроений в ротах. Нет, разведчик не может пойти на такую нелепую выходку.
Стоп, гауптштурмфюрер! Что значит — не может?! Ты только что видел его перед собой, и он пытался выйти. И не знал при этом, что есть приказ, запрещающий покидать сеансы для военнослужащих. Вот где у него вышла осечка… Он вернулся в зал и теперь снова сидит… с чем сидит? Ах, он же был без сумки, хоть и с автоматом… Значит, все-таки диверсия.
Ну что ж, взрывай это баранье стадо. Оно того заслуживает. Лично он, гауптштурмфюрер Геллерт, не даст и полка румын за одного немецкого солдата.
А впрочем, надо попробовать взять разведчика. Поразбираться в характере, логике мышления. Если удастся, конечно. А не удастся, так не удастся. Спишется на обстоятельства.
Господи, да не бесполезно ли это все? Предчувствие близкой смерти легким ядом проникло в кровь, затруднило на мгновение работу сердца и мозга и — ушло, исчезло, изгнанное волевым усилием.
Бесполезно или нет, надо действовать, что-то предпринимать. Как ни презирай румын — служебный долг есть служебный долг, его надо выполнять до последнего часа. Как того требуют партия, фюрер, дисциплина.
Геллерт оттолкнулся от стены, на которую опирался, и окликнул начальника патруля.
34
Вернувшийся на свое место Мурашов услыхал, как прошел возле стены, пригибаясь перед экраном, устремился к выходу и застыл там парный патруль. Оглянулся — еще двое встали у двери в фойе.
В чем дело? Неужели его засекли? Тогда почему не взяли там, в фойе, в самых удобных условиях? Но
