стальными переборками, поэтому по тревогам, когда хождение по отсекам строго запрещено, малую нужду они справляют порой под пойолы среднего прохода. Пушистый перс, лежавший там, прекрасно впитывал не только эту соленую влагу, но и пролитый в качку чай, расплеснутый борщ, а также все то, что проливается в качку мимо кандейки - там, где прихватит морская болезнь. А если поместить всю эту гидропонику в очень влажную и очень жаркую атмосферу, то любой ковер, будь это даже мат, сплетенный боцманской командой из распущенных синтетических тросов, превратится в великолепный субстрат для невиданной грибовидной плесени. Короче, ковер помощника сгнил самым простым биохимическим образом. Из остатков, не тронутых тленом, помощник выкроил себе прикроватный коврик метр на метр. В него как раз попала сердцевина восточного орнамента. И вот эту-то драгоценную реликвию Шура Дуняшин утопил самым вахлацким способом. Было от чего впасть в отчаяние.
Голос старпома с мостика:
- Центральный!
- Есть, центральный! - откликается вахтенный центрального поста.
- Зашло солнце. Записать в журнал: 'В 20.30 зашло солнце. Включены ходовые огни'. Ходовые огни не включать.
Запись для будущих проверяющих. В Средиземном море мы ходим без отличительных огней, дабы не нарушать свою скрытность...
Мы пришли сюда с Севера, обогнув Скандинавию, Англию, Испанию... Кажется ещё вчера мы были в Атлантике...
Где, как не в океане, место большой океанской подводной лодки? И она в океане, и ночной шторм вокруг нее...
Трудно придумать более простую задачу для современного корабля глубин: надводный переход в район погружения. Обычный переход из точки 'А' в точку 'Б' без уклонения от самолетов, без прорыва противолодочных барьеров, без форсирования минных полей... Но в шторм непросто все. Даже поднести ложку ко рту.
Старший помощник командира капитан-лейтенант Симбирцев, мокрый с головы до ног, спустился в центральный пост - нажал тумблер микрофона:
- Вниманию экипажа! Выход наверх запрещен!
Волны перекатываются через рубку так, что подлодка на время оказывается в родной стихии. Но наверху тем не менее остались люди верхняя вахта. Из ограждения мостика по грудь возвышается вахтенный офицер лейтенант Симаков и старшина команды рулевых-сигнальщиков мичман Ерошин. Оба одеты в резиновые комбинезоны, оба обвязаны и принайтовлены страховочными концами к перископным тумбам. Они похожи на двух отчаянных водолазов, которые решили уйти на глубину вместе с подводной лодкой.
Стоять в такую непогодь на мостике - все равно что высовываться из окопа во время обстрела: подхваченные вихрем брызги волн, размолотых о 'бульбу' носа, картечью проносятся мимо. Береги глаза! Тяжелые капли бьют увесисто и больно даже сквозь резину костюма. Не зевай: как только перед форштевнем взметнулся белый взрыв волны, прикрывай глаза рукавицей - через секунду сыпанет заряд шквального града, острым соленым песком секанет по лицу морская пыль. А вот этой волне лучше поклониться. Оба вахтенных, сгорбившись, приседают и тут же пригибаются ещё ниже - вся тяжесть не разбитого о рубку водяного вала обрушивается на них. Они распрямляются, будто пудовые мешки сбросили, и снова, усердными грузчиками, подставляют спины очередному валу. Но не кланяться волнам выставлена верхняя вахта. И едва мостик выныривает из водяного холма, как оба, лейтенант и боцман, отфыркиваясь и отплевываясь, оглядывают горизонт. Подводная лодка идет сейчас, доверяясь лишь их глазам да ещё слуху гидроакустиков. Но даже самые чуткие гидрофоны, самая совершенная локация в такой шторм малопригодны. Рев океана оглушает гидрофоны, волны сбивают плавный ход локаторной антенны, и только живые человеческие глаза под навесом мокрых рукавиц остры и надежны сейчас, как и сто, и тысячу лет назад.
Для лейтенанта Симакова это первая океанская вахта. Для меня - тоже. А вот боцман мичман Ерошин за двадцать лет службы на подводных лодках и со счета сбился - какая. Уж во всяком случае одна из последних. Решил боцман уйти после 'автономки' на береговую службу.
В ограждении рубки у подножия мостика разверзнут люк входной шахты стального колодца, наполненного желтым электрическим светом. Несколько раз через него заплескивала в центральный пост вода, и командир приказал задраить верхний рубочный люк. Толстенный литой кругляк опустился, и от этого на мостике стало ещё неуютнее. Теперь верхняя вахта и вовсе осталась одна посреди то и дело ныряющего в океан железа. Экипаж укрылся в прочном корпусе. Единственное, что связывает их теперь с миром тепла и света, динамик (он же микрофон) громкой связи.
- Центральный! - нажимает клавишу лейтенант Симаков. - По пеленгу триста - цель. Дистанция сорок кабельтовых. Разойдемся левыми бортами.
Или:
- Центральный! По пеленгу сто десять - огни самолета. Угол места двадцать градусов.
Это все боцман в темноте высмотрел. Зато сегодня утром лейтенант Симаков обнаружил прямо по курсу ржавый цилиндр, похожий на мину. Не так-то просто было его заметить в солнечной дорожке.
Волны взлетают неровными толчками. Угловатые, граненые, будто тесаные гранитные глыбы, они вскидываются тяжело, медленно набирая крутизну, и вдруг из гребня выстреливает косматый белопенный взброс. Р-раз! И он уже сорван ветром, разметан в облако брызг, а обезглавленная волна уныло опадает.
Носовая оконечность лодки почти не появляется над водой, и оттого кажется, будто среди волн пляшет одна лишь рубка - утлый железный челнок с двумя привязанными к 'обломку мачты' гидронавтами. И ещё не по себе становится, когда, пригнувшись от тяжелого наката, видишь, как снизу, из палубных шпигатов, поднимается вдруг быстрая клокочущая вода. Она затапливает тесное пространство рубки по колени, по пояс, по грудь. И нехорошая мысль мелькает: уж не погружается ли лодка, не уходит ли на глубину от шторма, забыв о верхней вахте? Но нет, внизу о ней не забыли.
- Симаков, как там оно 'ничего'? - запрашивает динамик голосом старпома.
- Сыровато, но жить можно! - в тон старшему помощнику бодрится лейтенант.
- Не скучайте! Сейчас к вам командир поднимется.
Носовая надстройка всплывает и, вся ещё в каскадах стекающих струй, вздымается так, что торпедные аппараты целятся в небо. Выжимая из-под век морскую воду, боцман поминает недобрым словом солнце, которое накануне шторма предательски село в тучу.
И снова палуба проваливается вниз; лодка мелко сотрясается, будто сползает в глубину по ступенькам. И снова белый взрыв разбитой волны встает выше рубки...
Я несколько раз ловил себя на том, что мне чертовски хочется спуститься под козырек ограждения рубки, прикрыть лицо толстыми стеклами лобовых иллюминаторов. Но... Но рядом вцепился в планширь боцман, мичман Ерошин, и ему хоть бы что, да и лейтенант Симаков держится хоть куда.
Поднялся командир - капитан 3-го ранга Неверов. Встал на откидную площадку мостика.
- Ну что, орлы? Еще час, и погрузимся... Боцман, сколько на ваших?
Ерошин подносит стрелки к глазам, потом к уху.
- Часы для красы, а время по солнцу. Залило их, товарищ командир. Забыл снять, хрен моржовый...
- Так они же водонепроницаемые?
- Пригнитесь, товарищ командир!
Пригнулись, вынырнули...
- Вы штурмана с 'девятки' знаете? - вытряхивает воду из капюшона боцман. - Купил он часы японские. Прочитал в паспорте - на ста футах под водой работают. Ну поспорили с помощником. Положили в мешочек, привязали на мостике. Погрузились на тридцать метров. Всплыли - часы всмятку...
Посмеяться не удалось - мостик снова скрылся под водопадом.
Спереди рубка подводной лодки похожа на черную двухэтажную башенку. Торчат поверх неё три головы в капюшонах. Лодку возносит на волну, и тогда кажется, что 'башенка' стоит на водяном холме точь-в-точь как дозорная вышка на степном кургане... Красны глаза у верхней вахты от морской соли и
