перемены, изменяются взаимоотношения, окружение, судьба наконец. У Самсонова тоже был не то чтобы режиссер, но во всяком случае некий корректор его судьбы по имени Святослав Гладьев.
Отличительна черта этого человека – эдакая демонстративная нелюбовь к неудачникам. И не потому, что он боялся этого вируса. Ему, признанному мэтру, известному сценаристу, опасаться чего-либо было просто смешно. Он снисходительно презирал тех, кто не был успешен в своей жизни, но при этом не особенно любил и тех, кому везло, как ему казалось, сверх меры.
Сознание того, что он талантлив и удачлив, с годами распрямило спину, дало горделивую осанку и умение высказываться афоризмами, которые другие потом начинали цитировать и воспринимать как мудрые жизненные рецепты.
Он всегда был востребован, как бы ни менялись времена. Общественные катаклизмы начала девяностых выбили из седла многих драматургов, его собратьев по перу. Все так стремительно менялось, что они как-то разом замолчали, не зная, как и что формулировать дальше. Была потеряна система знаков, где должность «младший научный сотрудник» определяла образ жизни до самой смерти. Новую систему невозможно было ни придумать, ни понять.
Святослав не рефлексировал по этому поводу, не ударился в политику, как это сделали многие. Сибарит и бонвиван, он загодя почувствовал нарастающий вал светских тусовок, для пребывания в которых необходимо иметь известное лицо и сиюминутную востребованность. Все это давало только телевидение. И Гладьев двинул туда. Импозантность и острый ум быстро принесли ему славу известного телеведущего и светского льва.
В своих дружеских привязанностях Гладьев был весьма избирателен. Просто так он дружбу не водил. Человек должен был стать полезным ему и подчеркивать его, Гладьева, достоинства, особенно те, что не очень заметны на первый взгляд. Не случайно судьба свела его с модным, преуспевающим художником, обладающим не только способностью находить богатых клиентов, но и возможностью с полувзгляда покорять женские сердца.
Благодаря своей, как считали многие (особенно те, кто не привык лицезреть святые лики), иконописной внешности и необычному сочетанию спокойствия со стремительностью, художник Микис Самсонов уже давно снискал себе заслуженную славу московского донжуана. Он, как бы невзначай, поддерживал ее, раздавая бесконечные интервью не только для известных журналов, но и для самых немыслимых изданий, рекламирующих, скажем, ванны и унитазы, эпиляцию и тату-макияж. Главное, чтобы было написано много и проиллюстрировано совместными фотографиями с мировыми знаменитостями и большими портретами его самого, такого красивого, романтичного, с загадочным взглядом, скользящим над толпой куда-то в вечность.
В свои неполные пятьдесят лет Микис выглядел очень моложаво, и шестидесятилетний Святослав чувствовал себя рядом с ним эдаким, хотя и слегка поседевшим, плейбоем, но энергетически необычайно заряженным молодостью, которая не отступит и продлится еще очень долго. Они часто появлялись вместе на светских тусовках, источая флюиды успеха, славы, покоряя своей стильностью, вовсю кокетничая с наиболее красивыми и молодыми дамами, иной раз приглашая их на свой праздник жизни, но очень ненадолго. У друзей было что-то вроде негласной договоренности – никого в свое сердце не пускать. Это и делам мешает, и дружбе не на пользу, и в конце концов, может разрушить устоявшийся уклад жизни, который обоих устраивал.
На самом деле, по большому счету, никакого праздника, конечно, не было. Скорее, суета и иллюзии, которые оба умели создать, что, возможно, и сближало их прежде всего. Вне иллюзий оба были одиноки, хотя имели детей и вроде бы близких женщин, обоих точила душевная усталость. Изнутри согревал только неугасающий огонь честолюбия и тщеславия, но разве разожжешь костер славы без этого огня?!
Помимо обязательных светских тусовок, хотя бы раз в неделю Гладьев с Микисом вместе ужинали. Могли заехать в молодежный клуб «Бункер» на Тверской, а могли поехать в «Ностальжи», дабы подтвердить свою блистательность. Все зависело от настроения.
Это началось четыре года назад. В один из вечеров была запланирована подобная вылазка, и Гладьев названивал Микису по всем телефонам. Дома был включен автоответчик, а по мобильному телефону сообщали, что абонент недоступен.
– Что значит недоступен? Вот договаривайся с таким говнюком. Опять с какой-нибудь задрыгой- журналисткой балаболит, и гори все огнем. Где он только находит этих бездарных баб, бесконечно пишущих о нем.
Пунктуальный Гладьев был раздражен, планы на вечер рушились из-за какого-то мальчишки, возомнившего о себе невесть что.
– Небось в глубине души обижается, что не приглашаю его в свою передачу. А сам или забудет или опоздает, – кипел желчью Святослав. – Или придет и втравит в какую-нибудь глупость, как недавно в прямом эфире на радио.
Услужливая память подбрасывала в топку разгорающейся злости неприятные воспоминания. Впрочем, если откровенно, то в конфликте на радио Микис виноват не был. Шел прямой эфир с каким-то банальным трепом и розыгрышами знакомых. Позвонили Гладьеву, разыграли того, сказав, что Микис заказал столик, оставил девушку за этим столиком, а сам убежал по делам. Хозяин требовал, чтобы Гладьев заплатил 300 баксов и забрал девушку, которая уже плачет. Святославу розыгрыш понравился, и он так расчувствовался, что, подъехав на радиостанцию, решил разыграть своего собрата по перу и соседа по лестничной клетке, известного писателя и автора серьезных телевизионных эссе Мазепова. К сожалению, последний не только не имел чувства юмора, но даже не подозревал о существовании такового. Ситуацию усугубил тот факт, что Мазепов с необычайной серьезностью относился к собственной персоне и на ритуальный вопрос «Как дела?» начинал подробно на него отвечать. И на этот раз он стал рассказывать, какие копейки ему платят на телевидении, какие недоумки и жлобы там его окружают, называя фамилии и должности этих самых жлобов. Как все творческие люди, Мазепов обожал поговорить, абсолютно не интересуясь реакцией собеседника, а тем более его высказываниями. Он сразу узнал Гладьева и, страшно гордый своей проницательностью, не услышал его предупреждения, что разговор идет в прямом эфире. Всласть перемыв кости всему руководству на телевидении, Мазепов наконец осознал, что разговор носит не приватный характер и, обозвав Гладьева подлецом и негодяем, сказал, что больше не хочет его знать. Конфликт удалось замять с большим трудом, однако на следующий день одна из желтых газетенок со смаком поведала произошедшую историю широкой публике. Короче, эта головная боль продолжалась неделю, и организовал ее Гладьеву необязательный и легкомысленный Самсонов, с которым его когда-то свела судьба и сделала их заклятыми друзьями.
Мобильный телефон наконец перестал сообщать о недоступности абонента. На другом конце послышалось самсоновское пресловутое «алле-алле». Не давая вставить слова, он тут же затараторил: «Мой дорогой друг, не мог дозвониться до тебя. Мы в „Пушкине“. Ждем. Приезжай».
Раз «мы» – значит набрал уже целую свору. Ну конечно, он же собирался днем заехать на свою выставку, недавно открывшуюся, чтобы встретиться с легендой русского театра и кино и к тому же своей горячей поклонницей, а там, естественно, все эти его нестерпимые журналистки, писательницы, секретари, предприниматели с грандиозными проектами вечных двигателей. Пополнять эту дивную свиту Гладьев не собирался.
– Да пошел ты… – проникновенно рявкнул он в трубку, которую отшвырнул так, как будто никогда больше не собирался ею пользоваться.
Вечер был испорчен из-за босяцкой необязательности Микиса, точнее, из-за хаоса, который творится у него в голове и в жизни. И все же, как ни странно, но раздражение стало проходить. Что-то импонировало Гладьеву в этом человеке, и он даже мог это «что-то» сформулировать.
Дружеские отношения завязались случайно, но основательно, и произошло это буквально в один день. Много раньше описываемых событий какие-то дела привели Гладьева на Тверскую. Надо было встретиться с режиссером, обсудить направление поисков спонсоров на постановку новой пьесы в одной из антреприз. Разговор вышел пустой, не приведший ни к какому решению. Настроение было подавленное. Все складывалось не так, выплескивалось из рамок устоявшейся жизни и отношений. К тому же жуткий душевный дискомфорт из-за вчерашнего ультиматума Любы, любимой женщины, если конечно Святослав вообще способен на такое чувство, как любовь. После смерти жены, которую Гладьев тяжело переживал, Люба как-то незаметно заняла место близкого человека, но спонтанные встречи перестали ее устраивать, и
