зимних квартирах, а то — в летних лагерях. А сейчас будет лето...»
Место нашего нового расположения, дислокации — лес, самый обыкновенный, не слишком густой лес вдоль автострады, идущей из Берлина на юг, почти не побитой во время боев. Кто только туда не прибыл! Каких только не придумано нужных фронту частей в одной только бригаде! Вот РТО — рота техобеспечения. Продсклады. Склад вещевого довольствия. Артдивизион, своя артиллерия. ПТР — бронебойщики с тяжеленными противотанковыми «ружьями», их носят вдвоем. Связисты. Авторота — парк грузовых автомашин. Рота управления. И так далее.
И чего только в том лесу не появилось за какие-то два или три дня! Все же армия — великая организация. Никогда не думал, что землянку на десятерых можно построить за каких-то два-три часа и что в ней будет почти что удобно. Еще мы строили землянку, но уже не совсем землянку — что-то вроде домика, для кого-то из старших командиров. Рядом с кухнями на колесах сколотили столы и скамьи. Соорудили навесы для машин и пушек. Появились мастерские, «клуб» (пока под открытым небом). Баня... Когда пришла наша очередь идти туда, я разглядел, что неприятности с гигиеной бывают, оказывается, не только в немецком лагере. Так что солдатское нижнее белье, именуемое нательным, мы там сдавали, наверное, не только в стирку, но и в дезинсекцию. И получали взамен новое.
В те первые недели после войны великое множество народу двигалось по дорогам Германии на захваченных немецких автомашинах (пока хватит горючего) или на своих двоих, чаще всего с тележками вроде той, что была у нас в первое после освобождения утро. Шли в разные стороны. Возвращались к себе домой немцы, эвакуированные из разбитых бомбежками городов. Ехали на запад освобожденные в Германии французы, бельгийцы да голландцы. Шли на восток освобожденные из плена и лагерей красноармейцы и «остарбайтеры», кого еще не успели перехватить «Смерш» или другие охранители порядков. А нас посылали в патрули на шоссе. Вместо (а бывало, что после) ежедневных военных дел, шагистики, политики и прочих занятий.
Кто только не шел или ехал по тем дорогам! Машины Красной Армии, американские и английские военные в обе стороны, немцы на велосипедах или пешком с тележками тоже в обе стороны — наверное, возвращались из эвакуации или шли из Чехословакии, откуда их уже выгоняли. Это днем. А еще было патрулирование ночью, потому что, как нам объяснял командир, появились во множестве мародеры, наши, советские, и они грабят немецкое население и насилуют женщин. Одна немецкая женщина, у которой было то ли трое, то ли четверо детей и муж не вернулся с войны, пришла в лес жаловаться советским командирам, что несколько ночей подряд к ней в дом заявляются русские военные, несколько человек с раскосыми глазами. И забрали у нее одежду и другие вещи, а ее насиловали.
Так нам объяснили и послали ночью человек десять в какой-то крохотный городок с заданием обнаружить и задержать мародеров и насильников и вообще праздношатающихся военных. Про эту молодую женщину все там знали, дом нам показали сразу. Мы там прокараулили вчетвером целую ночь. Заходили греться, и хозяйка была этому явно рада, тем более что ее чем-то угощали. Мародеры же и насильники в ту ночь себя никак не обнаружили...
В потоке людей, двигавшихся по автостраде, шли семеро (а может, их было шесть или восемь, за точность числа не ручаюсь) освобожденных где-то западнее советских военнопленных. Шли они с красным флагом и какими-то трофейными пожитками на ручной тележке. И были остановлены патрулем от нашей бригады, выставленным вместе со многими другими для порядка на дороге и для препровождения идущих с запада соотечественников по назначению — на расспросы-допросы все в тот же особый отдел. Там была уже приготовлена и землянка для будущих задержанных. Бывших пленных пригласили к своим культурно- вежливо, они охотно за патрулем пошли. Разместились в новенькой землянке, а оттуда их уже не выпустили — приставили часового. И стали вызывать по одному, как недавно в Рюдерсдорфе нас, — допрашивать.
Подробностей, как это все происходило, не знаю, а знаю только, что беседы эти и, разумеется, сидение в землянке под охраной военнопленным сильно не понравились. И кто-то из них стал это громко объяснять особисту. Тот его ударил. Пленный в ответ на него замахнулся, его схватила охрана...
А утром следующего дня землянка оказалась пустой: жители подрыли изнутри заднюю сторону, выбрались наружу (часовой не заметил или не захотел замечать), и поминай как звали.
Солдаты пересказывали записку, которую оставили эти пленные красноармейцы. Спасибо, мол, Родина, за теплую встречу и до свиданья, прощай.
Ясное дело, на этот раз пошли они в другую сторону...
А часового арестовали.
Услыхал от солдат, что у гвардии капитана, начальника «Смерша», есть заместитель и его звание — майор. В мое представление об армейском устройстве это не укладывается, я еще не понимаю, что звание и должность — вещи разные, могут не совпадать.
В отличие от начальника-капитана, майор Городничев мал ростом, с брюшком. Пояс с пряжкой на нем висит — не затянут. Майор постоянно улыбается. Солдаты рассказывают, что раньше он работал в НКВД и его перевели сюда с понижением в должности за пьянство и за то, что избивал арестованных. (Фамилию майора я назвал не совсем правильно; наверное, так придется делать и с некоторыми другими именами и уже не предупреждать каждый раз.) Потом этот майор Городничев куда-то пропал. Говорили, что капитан Полугаев кричал на него: «Вы, товарищ майор, опять хватили лишнего и находитесь в неподобающем виде! А на вас солдаты смотрят!» Еще говорили, что майор поехал без разрешения в Берлин, там то ли сильно буянил пьяный, то ли гонял на чужой машине, пока его не задержала комендатура. И тогда его вроде бы «представили на увольнение из рядов Красной Армии». Правда это или нет, и вернулся ли он в свое НКВД, не знаю.
Еще я узнал в том лесу, что в Красной Армии разрешен теперь мордобой. Не в том смысле, что повздорили между собой два солдата, ну и подрались. Ничего подобного! Оказывается, вовсе не только задержанного может ударить особист. Оказывается, офицер может довольно-таки запросто поднять руку на солдата, и ему, советскому командиру, ничего за это не будет! Видел своими глазами.
Солдаты постарше хмуро объяснили: ну, бывает... А что поделаешь, раз в уставе записано! — Как так в уставе? — А так; «при неповиновении командиру... меры принуждения... вплоть до применения физической силы...» Вот и получается — если что не так, то можно и по морде. И ничего не докажешь... А ординарцы у самых разных командиров и начальников? Это же, если по-честному, самые настоящие денщики. Прямо из книжки про белогвардейцев или про царскую армию: принеси то, подай это.
Ничего себе Красная Армия рабочих и крестьян!
Зовут меня: «Бегом марш! Особист требует». Это к нам пожаловал старший лейтенант Гришков. «Пойдем, — говорит, — наш начальник велел тебя привести. Понравилось ему, как ты с ним фольксштурмовца допрашивал, которому солдатских штанов не дали».
Пришли мы к ним в землянку, я отрапортовал, как положено. А «черный человек» хмуро поулыбался и сказал, что надо будет, пожалуй, меня «посадить». У него хриплый голос, очень громкий. «Ну ладно, — говорит. — Это и потом не поздно! А сейчас со мной поедешь. Доложи командиру, пять минут на сборы, и чтоб был при полном боевом!»
И мы поехали. Ну, не через пять минут, но скоро. На легковой машине с шофером-сержантом и женщиной.
Что в «Смерше» есть офицер-женщина, я сначала не знал. Она младший лейтенант, но называли ее, во всяком случае за глаза, Марией Семеновной или, проще, Марь-Семенной. Она там отвечала за документы, которые они возили с собой. А ее начальник взял меня с собой в это, как оказалось, секретное путешествие, чтобы задавать его хитрые вопросы разным немцам. Из их разговоров по дороге с Марией Семеновной я скоро понял, за чем поехали: у них пропала какая-то папка с документами. Что в ней было, не знаю, но понятно, что снаружи было написано «Совершенно секретно», так у них полагалось на всех документах. Украсть папку, конечно, никто не мог, и они решили, что, наверное, Марь-Семенна не положила ее на место в железный ящик и папка могла остаться где-то, где они «стояли» во время наступления.
