– Чего ее продавать… – Сергей забрался в лодку и поднял щуку. – Берите бесплатно, если хотите.
– Куда мне такую щучищу-то!… – Гайдамачиха испуганно замахала рукой. – Там, в лодочке, чебачки имеются. Вот мне штук пяток и хватит.
Сергей быстро собрал на дне лодки с десяток рыбешек и положил их в подставленный Гайдамачихой фартук. Старуха сунула под фартук руку, порылась там, как будто собиралась показать мальчишкам забавный фокус, и протянула Сергею несколько белых монет:
– Вот вам за рыбку денежки.
Сергей, насупившись, спрятал руки за спину.
– Не надо нам денег, мы не спекулянты.
– Бери, милый, бери… – настаивала Гайдамачиха. – Лишь злые люди про меня языками чешут, будто чужим добром пользуюсь. Я, милые, за прожитую жизнь напрасной копейки ни с единой души не взяла. За труд свой только брала. И ты, внучек, бери. Это трудовые твои денежки, за них греха нет…
– Не надо, да ну вас… – смутился Сергей.
– Не обижай старого человека отказом, не обижай, – продолжала петь старуха, – Конфеток в сельмаге у Броньки Паутовой купишь, сладеньким с дружком побалуешься, может, когда и вспомнишь бабушку Гайдамакову добрым словом. Уезжаю ведь я отсюдова. – Она все-таки всучила Сергею деньги, и тот, не зная, что с ними делать, смущенно спросил:
– Куда вы, бабушка, уезжаете?
– Уезжаю, милые, к своему сыну…
– Где он живет? – выпалил Сергей.
– Его давно в живых нет. Погиб он, как говорила, в немецкую войну и схоронен у города Брянска. Вот хочу найти могилку и помереть рядом с сыночком. А срок жизни моей уже подходит, вижу – безносая по пятам волочится…
Набежавшее с севера облачко широкой тенью накрыло Потеряево озеро. Вода заметно потемнела, совсем угрюмыми стали торчащие из нее черные столбы бывшего паромного причала. Гайдамачиха из-под ладошки посмотрела на небо, беззвучно пошевелила губами и отошла от воды подальше. Отыскав глазами лежащую на берегу березовую чурку, устало опустилась на нее, бережно держа на коленях в фартуке взятую у Сергея рыбу. Ходя, не отставая от хозяйки ни на шаг, улегся у старушечьих ног.
Присев, Гайдамачиха задумчиво стала вглядываться туда, где спряталось за облачком солнце и чернел едва приметный у горизонта остров, перечеркнутый покосившимися столбами бывшего причала. Она словно вспоминала давние годы, когда на этом месте шумел бойкий купеческий перевоз: ржали кони, слышалось пощелкивание бичей, звучали голоса бородатых крепких ямщиков, загоняющих на паром свои подводы, и она – совсем молодая, красивая – командовала всей этой шумной, разномастной публикой.
Как будто избавляясь от воспоминаний, Гайдамачиха покачала головой, поманила рукою к себе мальчишек и тихо проговорила:
– Остров совсем в воду уходит. Раньше намного был выше.
– Когда раньше? – спросил Сергей. – До революции, да?
– И до революции, и позднее…
– В Березовке говорят, вы до революции паром и трактир здесь держали, – неожиданно ляпнул Димка.
Гайдамачиха вскинула голову, посмотрела на ружье и как будто испугалась. Несколько секунд растерянно шамкала губами, словно у нее исчез голос, затем опять уставилась на озеро мутным взглядом и тихонько стала вспоминать:
– Супруг мой, Петр Григорьевич, этим владел. Богатым помещиком он был в России, а меня взял в жены из своих дворовых, потому как в те времена была я красоты ладной. Дружки-дворяне надсмехаться над ним стали, что нищенку в дворянские хоромы привел. А он махнул на дружков рукой да и увез меня совсем молоденькую из тех обжитых мест сюда, в Березовку. Паромишко-то, правда, ничего был… доход летом приносил. Трактиришко – так себе, вроде теперешних закусочных в райцентре. Один убыток да пьяные скандалы мы от него видели.
В голосе Гайдамачихи, в худой сгорбленной фигуре ее было столько усталости и безысходной тоски, что Димке вдруг стало жалко старуху. Он прикладом ружья толкнул Сергея и скосил глаза в сторону деревни – пошли, дескать, домой. Но Сергей, как будто не поняв намека, спросил Гайдамачиху:
– Бабушка, за что колчаковцы вас чуть не убили?
– Перед своей погибелью они всех готовы были поубивать. Бешеными собаками на людей бросались, – равнодушно проговорила Гайдамачиха и посмотрела на Димку, – Спасибо вот его деду Савелию, уже, можно сказать, мертвую меня из проруби вызволил.
Сергей чуть было не спросил о кухтеринских бриллиантах, но не осмелился и вместо этого сказал:
– Они, наверное, богатство у вас хотели отнять…
– О моем богатстве злые люди только брешут. Вскорости после смерти супруга Петра Григорьевича ограбил меня свой же работник по прозвищу Цыган, обобрал, как молоденькую липочку. Чуть не нагишом оставил, – Гайдамачиха пошамкала губами, словно собиралась заплакать. – И Петра Григорьевича, царство ему небесное, Цыган-кровопивец, можно сказать, в могилу свел. Ограбил разбойник богатый купеческий обоз, а вину за преступление на Петра Григорьевича свалил. Не вынес тот обвинения, заболел душевной болезнью и через несколько дён на моих глазах скончался, хотя силы он был неимоверной.
– Это на кладбище, рядом с памятником партизанам, его могила. Плита еще там каменная на ней? – не отставал Сергей.
– Да, милый, да… Вот только на каменную плиту супругу, на могилку и хватило моих денег. Косточки Петра Григорьевича, наверное, уж сгнили, а плита все сохраняется. И вечно будет сохраняться памятью о скончавшемся.
