Следовало ждать прихода возмездия. Но теперь и вырваться нельзя, не навлеча презрения революционных кругов.
Вдруг, уже около часа ночи, внезапно раскрылась глухая заклеенная дверь в стене кабинета – и появился сам Родзянко, распаренный до красноты, а за ним небольшая свита думских. Вид Родзянки был даже разгневан. Он посмотрел с изумлением, что здесь кто-то заседает, хотя он не приказал. И глыбою своей, кажется, мог их сейчас стереть. Но – только объявил с задышкой, что: назначает комендантом полковника Энгельгардта – и чтоб все ему подчинялись.
Комендантом
Распаренный Родзянко, с потом на лысине, выслушал с недоумением. И – не взорвался дальше. Но, крупный, даже отступил от наскока маленького лысого.
А Соколов бушевал и размахивал быстрыми маленькими руками:
– Штаб уже сложился! Штаб действует! При чём тут Энгельгардт? Чтобы разбить Хабалова и Протопопова нужны не ваши назначенцы, а настоящие революционеры! Они и есть! И вашим тут делать нечего.
С Родзянкой – наверное, никто так не смел разговаривать. Он опешил, омрачился – и забурчал скорей по-домашнему:
– Нет уж, господа. Раз я согласился взять власть – то уж теперь потрудитесь мне подчиняться.
Ах вот что, он решился брать власть!? Масловский тут же сообразил, что это даёт всем хороший шанс. Председатель Думы! – законность!
А неуёмного Соколова узда не брала, он упивался своим достигнутым криком. Он кричал и брызгал, что Совет революционных рабочих и восставших солдат один будет руководить обороной, а думский комитет может прислать наблюдателей, но не начальников. И опять оскорбительно выразился о Родзянке, так что уже не выдержали прапорщики, бывшие тут, стали теснить Соколова и возражать. Принялся возражать и Масловский.
Он-то лучше всех знал, что никакой штаб тут не сложился и не действует, – и это замечательно, что Думский Комитет и Энгельгардт в самую страшную минуту возьмут всю ответственность на себя.
А Энгельгардт, мало кому известный думец, тоже, оказывается, присутствовал здесь, – тоже в штатском сюртуке, и стеснён, и неловко краснел. После того как права его утвердились и Родзянко с думцами ушли, он остался тут.
Поспорили – умерили Соколова. То, что здесь находилось, называлось уже от Совета – Военной комиссией. Вот – пусть она и будет такова, но – общий орган и Совета, и Думского Комитета. И во главе Энгельгардт. Поладили. Масловский очень был доволен.
Присели, поговорили, что надо бы такой приказ издать: всем воинским частям и всем одиночным нижним чинам немедленно возвратиться в свои казармы; всем офицерам – прибыть к своим частям и принять меры к водворению порядка; начальникам отдельных частей – явиться завтра в Государственную Думу для получения распоряжений. И так – мы возьмём в свои руки армию? А чем же иначе воевать? Вмиг создать революционную армию невозможно.
И Филипповский, с косым падающим начёсом на голове и подувая в тёмные усы, сел писать приказ. А потом отослать его в одну из захваченных типографий.
Но – призрачным представлялось, чтоб офицеры после убийств – вернулись бы к своим частям и обращали бы их к порядку.
Тут у Энгельгардта возникла мысль: обратиться к помощи Преображенского батальона, чьё счастливое вмешательство повлияло в полночь на Родзянку, и где офицеры, очевидно, остаются на своих местах и сейчас. Так Энгельгардт – поедет туда! Сперва поблагодарить их, потом и опереться. Только они одни и могут атаковать Хабалова.
Разумная мысль! Согласились.
Но тем самым – Энгельгардт исчез, а Масловский опять остался поджариваться во главе заклятого штаба.
И прапорщиков поредело. Неизвестно, с кем он и оставался – а уйти не мог. И все гости, общественные деятели из Таврического разошлись. А думцы больше не приходили.
Посылать ещё куда-нибудь команды добровольцев – уже трудно было и найти командиров, и добудиться солдат. О многих посланных командах так и не было слуха, они растеклись и исчезли.
Зато позвонил молодчина Ленартович: он-таки взял Мариинский дворец! – но без единого министра, и теперь там занят проверкой и захватом бумаг.
Однако это не меняло густой тайны вокруг намерений Хабалова. По случайным донесениям Масловскому стало казаться, что всю Таврическую часть города в тиши окружают кольцом пулемётов.
А телефоны действовали безотказно по всему городу. Но телефонная станция была у Хабалова. Из Михайловского манежа взятый броневик посылали к телефонной станции на Мойку – он попал под пулемётный обстрел, пробили ему шины. Пришлось броневик бросить, вернулись и конники.
С Выборгской звонили, что самокатный батальон отстреливается и не сдаётся народу.
С Николаевского вокзала требовали подкреплений. Но сколько ни посылали туда – никто не дошёл, куда подевались? (Вот это и доказывало, что где-то проходит невидимое сжимающее кольцо).
Даже с Финляндского звонили, требовали подкреплений, хотя там-то не было никакой угрозы. Ночь – и все нервничают.
Таврический дворец по комнатам и залам – разлёгся спать. Но Военная комиссия – да Масловский с Филипповским вдвоём, потом добавился Добраницкий, не могли ни уйти, ни глаз смежить.
А сделать – ничего не возможно. Кто получает приказы – тот их не выполняет. Кто действует – тот без приказа. И на улице перед дворцом обезлюдело, не кишели добровольцы.
А тут известие, что толпа собирается громить казённый винный склад на Таврической улице, рядом. Значит, надо собирать и посылать охрану, а то пьяные и нас разнесут.
А хабаловское наступление всё не разражалось – хотя уже и ночь в глубине, и улицы все пусты, никто ему не загораживал.
161
На всякого мудреца довольно простоты. Теперь, час за часом сидя запертый в так знакомом ему министерском павильоне, куда столько раз он приходил на заседание Думы, Щегловитов уже хорошо понял, что надо было ему сегодня с утра – скрыться полностью, уехать прочь из города, – и даже может быть жене любимой – не говорить? Хотя и скрывать же невыносимо!
А вот…
И ведь столько он уже переполучал за эти годы – посылок с гробиками и писем с виселицами, из России и из Соединённых Штатов, что можно было предвидеть: первый удар и должен прийтись по нему. Рука мщения и должна была проявиться в революции самой быстрой.
Но этого явления – «революция» – мы же не знаем в обычной жизни, она не входит в наш накопленный жизненный опыт – и ошибаешься на первом же шагу. Особенно если всю жизнь провёл между натянутыми юридическими струнами. Трудно было осознать сегодня с утра, по первым забунтовкам в запасных батальонах, что отныне понятие закон прекращает существовать, и даже он, глава верхней законодательной палаты Империи, не защищён более никаким регламентом. Щегловитов был из самых сильных юристов России, всю жизнь его держал юридизм, – и юридизм же подвёл. Щегловитов был настойчив, суров и находчив – пока находился на стезе закона. А чуть не на ней – вот и потерялся. Сидел у зятя, постучались нормальным стуком в квартиру – а за дверью вооружённые саблями и револьверами два студента-еврея, с ними два солдата. И маленький студент сразу закричал: «Щегловитов? Вы арестованы!» Прирождённый юрист не мог не возразить: «Кем? По какому ордеру?» – «Волей революционного народа!» –
