Последующие жалобы прооперированной оставлял без внимания: 'Инфильтрат, рассосется'. Больная обратилась в железнодорожную клинику… рентген… операция… извлечение кохера… состав преступления.
Сознаться, все это было мне не то чтобы вновь, но и как-то стеснительно. Мы росли в иных условиях, чем нынешняя молодежь. Слово 'секс' не слыхивали, связанных с ним проблем не обсуждали. В доме же, моем собственном доме, у моих теток, у бабушки ни о чем подобном в моем присутствии не говорилось. От отца же, не помню по какому поводу, услышал (и сделал правилом жизни) французскую поговорку: 'Что происходит между двумя, то вообще не происходит'.
Для полной ясности: мне было лет 12, когда попалась мне 'Хроника времен Карла IX' (Мериме). Младшему брату, только что приехавшему в Париж из провинции, герцогиня назначает свидание.
Старший брат советует, как водится, и между прочим говорит младшему:
— Больше мяса, больше мяса, помни о чести фамилии.
Ничего не мысля, спрашиваю отца:
— А при чем тут честь фамилии?
Отец, покашливая: 'Мясо, как уверяют, придает мужчине больше отваги'.
…Звоню в клинику. Трубку берет сам Л. Он уже знает и готов прийти в прокуратуру, чтобы 'объясниться и закрыть этот вздор'.
Спрашиваю разрешения побывать на операции, подобной той, о которой речь, чтобы составить впечатление.
— Отчего же. Завтра в десять утра. Вас встретят.
Прихожу, знакомлюсь с участниками операции, той, прежней. Женщина-врач, ассистент, старшая сестра, еще кто-то. Приходим в операционную. Стол, длинные скамьи вдоль стены — для студентов Омского медицинского института, где Л. профессорствует. Ввозят оперируемую. Входит Л., он уже 'помылся', кивает, становится у стола… и прочее.
Профессор пошучивает: 'Сколько ей лет? Молодая. Надо ей сохранить…'
Время движется медленно. Хирургу жарко, ему утирают пот на лбу… но вот он делает какое-то усилие, и на полу, у моих ног оказывается некое подобие футбольного мяча. 'В музей', — командует Л. и отходит от стола.
— Кохеры сосчитаны?
— Все пятьдесят.
На следующий день вызываю к себе врача и старшую сестру. Оба они показывают согласно. Кохеров было подано 50, при подсчете оказалось 49. Профессор рассердился: 'Недосчитались. В брюшину больше нельзя. Зашивайте'. Конечно, не по правилам. Ничего подобного раньше не было…
Сам Л. приходит на допрос с кипой книг на английском, французском и немецком языках. Читает, не утруждая себя вопросом: знаю ли я сам эти языки. Обычная вещь, все авторитеты сходятся на том, что такого рода ошибки неизбежны.
— Но ведь ошибки не было. Вам сказали — 49, а вы с этим не посчитались.
— Ложь!
— Зачем же им лгать? Не вижу повода.
— Человек человеку волк (на латыни, конечно).
— Тогда и мне можно: Пусть погибнет мир, но да здравствует юстиция (тоже на латыни).
— Но так не может рассуждать советский юрист!
— А советский врач?
…По вмешательству (экспертизе) знаменитого Бурденко от привлечения к любой форме ответственности прокуратура отказалась, но Л. все же переехал в другой город: не выдержал остракизма коллег!
Само собой разумеется, что в действующей армии, где врачам приходится особенно трудно и где им достается и по делу и понапрасну, прокуратуре не раз и не два приходилось сталкиваться с тем, что сами врачи называли 'сложными ситуациями'.
Нередко трагическое и смешное шествовали рядом. Вспоминается мне пожилая женщина-врач. Она по большей части 'сидела на аппендицитах'. И однажды, вскрыв брюшину и не найдя предмета операции, растерялась и стала звать главного. Тот как увидел, позеленел: 'С какого бока режешь, дуреха?'
Все объяснилось. И просто, и невероятно. Госпиталь переехал на новое место, ближе к фронту. Операционный стол оказался поставленным 'с другой стороны' и, действуя по привычке… Что было делать?
Зашили, позвонили в прокуратуру. Приезжаю немедленно ибо так просили. Дело-то, оказывается, не простое. С минуты на минуту может начаться непоправимое — перитонит. А у полковника перебои в сердце, может не выдержать.
Спрашиваю: 'И это решение вы поручаете мне?'
Молчание. И вспоминается мне Омск. Тут же — в госпитале. Является в прокуратуру молодой человек. Очень взволнован. Жена мучается болями живота, а 'скорая' была и помощь не оказала. Жена помирает. Помогите!
Не знаю уж, почему все это подействовало на меня. Звоню на станцию скорой помощи, где меня уже знают по другим случаям.
У телефона замначальника, профессор Абрамович.
'Конечно, если настаиваете, мы съездим еще раз. Но имейте в виду, каждый выезд стоит 14 рублей'.
Часа через два: 'Не знаю, как благодарить. Внематочная беременность. Еще минут 15–20, и я у вас подследственный'.
И, вспомнив это, говорю:
— На войне мы всегда выбираем между жизнью и смертью. Режьте снова. Не судить же ее. На ней и так лица нет.
Сошло.
И совсем иное. Заезжаю по пути из дивизии в медсанбат. Бои жестокие. За Витебск. Раненых масса. Уже с первых шагов чую смертный запах загнивающих ран. Все проходы заняты ждущими спасительной операции. Нахожу начальника. Где врачи?
Один прилег на час: двое суток на ногах. Два других оперируют. Одна больна, другая…
— Другая?
— Поезжайте к начштадиву, там ее и найдете, полагаю.
Еду. Вхожу, едва владея собой. Лежит себе, подложив руку под щечку.
— Чем обязана? У меня заусеницы на пальцах.
— А перчатки на что?
— И в перчатках нельзя при заусеницах. К вашему сведению.
Черт их разберет! Ничего подобного не слышал, не читал.
— Ладно, поеду. Довезете?
Слава богу, не часто возникали ситуации, ставившие все тот же неумолимый вопрос, который тысячелетняя история судейства оставила неразрешимым и нам самим: судить или не судить!
Отменной храбрости капитан, командир армейской разведки, уже в 1943 году осыпанный орденами — что было крайней редкостью, — проспал в милых объятиях более отпущенного ему срока. Разведрота в сборе, все готово для выполнения ответственного задания, а капитан прибегает с опозданием на час, застегиваясь на ходу. Судить? Командующий и тот колеблется.
И в то же время блестящий хирург вынужден обстоятельствами момента сделать срочную операцию своей любовнице, как и он хирургу. Операция ночная, при внезапно упавшем напряжении в сети (и потому в полутемноте), завершается трагически. И тут же грязные слухи: война де кончается, скоро и к жене являться.
Вот тогда-то полковник Гинзбург в первый раз объявился в прокуратуре армии.
Дунаев, как я и думал, оказался на высоте.
— Судить его мы не собираемся. Голубев — за суд, но не давит. Здесь вашему хирургу не жить. Переведите, пока не поздно, в дальнюю дивизию.
