матросский охват, -
там дальше – конвоируют их или выбросили, мы не видим,
мы видим только, как офицеры один за другим
исчезают из охвата,
а сам охват всё ближе сюда, к адмиралу, всё челюстней.
На бескозырках, кто успеет, заметит: «Слава», «Андрей»…
И что за форма у матросов ужасная? – что это за ленточки,
с их нежным трепетанием, так неестественные
при мужских головах,
при звериных головах
такие ленточки жестокие?
= Вид Свеаборгской крепости.
= Заснеженные берега.
= Утоптанный снег на улице, по которой ведут
= адмирала с таким живым открытым: лицом, так
верившего в этих чёрных героев,
как он ведёт их сейчас, не оглядываясь.
= А сзади отбрасывают последних уже офицеров,
и не вскрикнет ни один, это молчание ужасное, только топот
матросов,
и адмирал шагает, уверенный, что ведёт за собой всех
офицеров «Кречета», штаб флота,
а остался за ним один адъютантик.
= А за спиной адмирала – передний в охвате матрос,
революционный матрос с плакатов, из кадров, которые
мы будем видеть, видеть, видеть.
= Две фигуры, невысокого роста плотный адмирал, – а
позади надвинувшийся верзильный матрос.
Сейчас! Сейчас это будет!
= Ноги. Кто-то сзади бьёт под коленку второго, тонкого,
значит адъютанта.
Потеряв равновесие – споткнулся, наклонился адъютант.
Спереди
= Адмирал! всё тот же, уверенный в правоте. И плакатный
матрос
вскинул карабин!
= Спина адмирала во весь экран и кончик дула. -
с огнём!
Выстрел!
= И опять – лицо адмирала!
ещё попростевшее, невинное, -
только теперь понявшего,
только теперь узнавшего всю истину, которую искал!
= Но уже – опускается из кадра.
Упал.
И охват матросов остановился.
Смотрят вниз. С любопытством.
И – достреливают, туда, вниз.
Выстрел, выстрел.
419
Пребывание отрекшегося царя в Ставке от часа к часу всё заметней стесняло генерала Алексеева. Вот зачем-то обставлять традиционный доклад, когда события со всех сторон набухают, напрягаются – и требуют всего внимания. Свято место – не бывает пусто. Государь сам же отдал и Верховную власть в государстве и отдал Верховное Главнокомандование – и со вчерашнего дня все дела естественно обтекали бывшего царя, и Алексеев должен был участвовать в этом обтекании: не докладывать ему своих действий, рассылать фронтам нужные сообщения, – всё это теперь текло телеграфом на Кавказ, откуда и должно было прийти одобрение или неодобрение решениям наштаверха. (И надо сказать, что Николай Николаевич и в большой дали с большой подвижностью менял свои приказы: вот уже опустил «престол» и вставил «изъявление воли русского народа», читай – Учредительное Собрание. Такая подвижность была назидательна и для самого Алексеева.)
А бывший царь и Верховный – чем мог помочь сегодня? Для него – остановилось время. А Алексееву этот последний доклад и самому сердце щемил – да и что скажут? как истолкуют? – на всякий случай он позвал и Лукомского и Клембовского как свидетелей. И на самом докладе вымучивал, что сказать, – нечего было говорить! Пока сообщал бывшему Верховному, что за неделю не произошло никаких военных действий, – в Балтийском флоте каждый час убивали офицеров. Пока они тут закрылись в такой комнатке – а на аппаратах и в соседних комнатах накоплялись грозные сведения, требования и бумаги.
И только одно было у бывшего Государя настоящее дело, которое он по своей застенчивой манере высказал лишь в самом конце и между прочим: ходатайство о проезде, отъезде. Хотя Алексеева, как будто, это уже никак не касалось, но, правда, и Государю не оставалось иного выхода, как просить по команде. Стеснительно было оказываться в роли государева адвоката, но не было иного пути, да Алексеев и хотел, чтоб Государь уехал поскорей. (Вот ещё надвигался приезд вдовствующей императрицы после полудня – и по старому этикету надо было тратить время идти её встречать. И не хотелось старуху обижать, но можно ли теперь ему ехать? Да и времени жалко.)
Итак, очевидно, надо было составлять телеграмму князю Львову… Отрекшийся император просит моего содействия…? Нехорошо «содействия», как соучастник… Просит моего сношения с вами… Беспрепятственный проезд в Царское Село к больной семье… безопасное пребывание там до выздоровления детей… Беспрепятственный проезд на Мурман с сопровождающими лицами…
Ну и пожалуй довольно. О возврате потом в Россию, в Ливадию, сейчас говорить неуместно. И не Алексееву.
… Настоятельно ходатайствую о скорейшем решении… так как продление пребывания здесь отрекшегося от престола императора нежелательно вследствие…
Львову он посылал уже не первую телеграмму. Как, очевидно, главному человеку в государстве пересылал ему и основные повеления Верховного. Но Львов – ничего не отвечал. И от этого становилось наштаверху как-то зябко.
А вот – приходилось телеграфировать ему же, – а кому же? То жаловался Западный фронт, а теперь Северный, – новые банды: в Режицу прибыли вооружённые делегаты рабочей партии, освободили везде всех арестованных, сожгли арестантские дела, обезоруживают караулы, полицию, офицеров, угрожают всем огнестрельным оружием…
И – кому же теперь? военному министру? Да ведь это – дело всех властей, этак всё развалится. Так уместно телеграфировать опять-таки главе правительства. Просить его сиятельство о прекращении подобных явлений. Но тут же и твёрдо:
… вместе с сим сообщаю главнокомандующим фронтами, чтобы подобные шайки немедленно захватывались и предавались на месте военно-полевому суду…
