и сразу! Лучшие политические умы страны были собраны сейчас в этой комнате. И они напрягались — однако не могли такого принять.
Отвечать бесстрашному Милюкову ринулся князь Оболенский — из тех самых чистейших энтузиастов. Он волновался, как никогда ни в какой публичной избирательной речи, дыхание его перебивалось.
— ... Если партия народной свободы выйдет сейчас из правительства — правительство падёт, и это будет только во славу черносотенцам и ленинцам! И неужели мы дадим так ничтожно окончиться величественному столетнему ходу Освободительного Движения? Посмотрите на нас глазами Герцена! — подумайте, как
— Меньшевики только прикрывают работу большевиков! — крикнули ему.
Но он не отринулся:
— Совет рабочих депутатов разумно не поддаётся призывам захватить власть, как толкают его большевики, а идёт делить её, — и чем же мы недовольны? Отчего мы так упали духом? От анархии? Как сказал Мирабо — революции не делаются при помощи розовой воды. Анархия — это бурный протест масс против старого порядка. Но ведь и мы — противники старого порядка. Только мы меньше пострадали от него, чем массы, — а для них пока нет другого пути к свободе, они так понимают. По существу действия народа — законны, а мы пугаемся лишь революционно-явочной формы их. Нельзя бороться против анархии одною лишь силой. Надо понять здоровое зерно смутных народных стремлений и отнестись к ним с любовным вниманием...
Но были тут ораторы и понеукротимее Владимира Андреевича Оболенского. Фёдор Измаилович Родичев! — сокрушительный молот кадетского красноречия, — на какую чашку он бросит сейчас свою речь?..
Поднялся с грозным блеском, острота бородки и обещающая острота глаз через блещущее пенсне. И как выстрелил зарядом гнева:
— Но ведь это — трагедия!! Ведь Милюков был — символ верности русского народа союзникам! Что мы делаем? Почему мы уступаем? А взамен придут те, кто согласятся на опозоренье России? Это будет уже не наша внешняя политика! Это уже будет акцент на скорейшем окончании войны любой ценой. А немцы пусть перебрасывают войска на Запад, позже расправятся и с нами. Давить на союзников, чтоб через две недели мир, — вот чего хотят социалисты. Чего стоит эта выработанная с ними вчерашняя декларация нового правительства? — это полная победа Совета и насилие над нами. Бессмысленное „без аннексий и контрибуций” стоит там пунктом первым и как главная задача. Только что не немедленный пересмотр договоров — но „подготовка к новому соглашению”, — это то же самое! В этом и смысл унизительной „личной перемены”, на которую нас толкают: отказ России ото всех прав, которые обеспечены нам международными обязательствами. Но безопасность Чёрного моря и развитие русской торговли — это не империализм! Уход Павла Николаевича — это уже крушение единения с союзниками, — и такой исход мы считаем несчастнейшим днём нашей родины. Связь с союзниками нам сейчас нужна более чем когда-либо за эти три страшные года! Социалисты хотят не просто, чтобы Временное правительство честно выполняло договор с ними, — но служило бы всем их желаниям. Нет! Или пусть свои путы снимут — или правят сами! А быть на посылках — разве это достойно правительства великой России? Они — и сторонники коалиции — вы тянете Россию не только в бездну гибели, но в бездну презрения! Социализм — вреден для такой отсталой страны как Россия, достаточно было бы нам либеральной конституции. Хвалят Совет за новое воззвание к солдатам? Какой похвальный шаг! Но слишком поздно! Своими руками они развалили армию — и теперь уже не поможет их воззвание. Какой поворот сознания! — два месяца именно к этому призывали армию мы — так нас травили, нас громили из 12-дюймового орудия „Известий” как „буржуазию” и империалистов. А кто эти — „буржуи”? Все, кто носят чистый воротничок. Кто не добывает пропитания ручным трудом, новое название для интеллигенции. Если бы „буржуазия” были те, кто безмерно обогащается за счёт беспомощного народа. Нет, „буржуазия” — это мозг страны. Ругают „буржуазную” прессу, — а какая же подготовила революцию? „Буржуазное” — всё то, что не носит печати бессмысленного максимализма социальных фантастов. Левые газеты всё поносят „буржуа” да „буржуа”, — а сочиняют эти строки такие же буржуа: с тёплыми квартирами, обедами из трёх блюд, с горничными, кухарками, летом дача. Но они — „товарищи”. А ломовой извозчик, который непомерно дерёт за перевозку мебели, — это не буржуй? Нет!! Раз мы стали „буржуи” — то дело гиблое, и пусть они правят сами. Чего вы хотите? Ведь Россия была столетиями лишена элементов ума, знания, воли. И даже: Россия привыкла в своём несовершенстве видеть руку Промысла и свой особый путь. И вот эти варвары, одержимые духом разрушения, со сладострастием долгожданной мести уничтожают армию и ячейки государственного строя. У них нет ответственности за свои действия, они и нуждаются в разрушении: ведь народ не понимает идеи государства...
Категорически поправил пенсне. И категорически сел. Он, кажется, не докончил мысли? Или и так уже всё очень ясно?
Но нет. Рафинированный, всегда не простой, не свободный от надмения, Набоков вступил немногословно и отчётливыми фразами.
Да, партия сейчас — в моменте величайшего испытания. После переживаний апрельского кризиса, когда неожиданно обнаружилось уродливо-свирепое лицо анархии, в нас углубились сомнения, и тем более трудно нам решиться не отзывать министров с их постов. Но и не смеем мы забывать, что именно наша партия есть хранительница государственного начала, а без нас — свободе грозит гибель. Да и решается вопрос лишь на короткий период — до созыва Учредительного Собрания, и как же в такой момент покинуть страну без руководства? Как не постараться изо всех сил продолжить начальный победный фазис революции? Затем: министры ныне становятся ответственны перед своими партиями, значит мы можем их отозвать, если наша программа не будет выполняться, — и наше сегодняшнее решение вполне обратимо.
Всё же выразил надежду Набоков, что в министерстве иностранных дел не произойдёт катастрофы. (Не слишком лояльно это звучало по отношению к Милюкову.) А Совет сейчас и сам стал в уязвимое положение правительства, ему предстоят те же испытания. Кого же наказывать? Совет без нас и тем более не выведет Россию из омута бедствий, не удержит власть, не доведёт до Учредительного Собрания.
Из его уст тем убедительнее всё это звучало, что сам он не предполагал остаться. Он хотел оставить кадетов в правительстве не ради себя, а ради партии.
Милюков проводил его грустным взглядом. Ещё стоял у него в ушах надрывный вскрик Оболенского о Герцене. Именно Герцена — они и предавали сегодня. Не понимали. Не понимали, что вопрос — громаднее, чем сегодняшний уход-неуход из правительства. Да, решается столетний путь русской интеллигенции: носители мы духовного огня, или пусть его загасят варвары?
Между выступлениями подавали вне очереди реплики. И отвечали на них.
О чём у нас вообще спор, когда существует ясное решение мартовского съезда: это именно тот случай, когда все наши должны уйти. (Вот, и сказали.)
Но с марта обстановка настолько сильно изменилась — съезд не мог того предусмотреть, ещё будет решать следующий съезд.
Который через неделю!
Но правительственный кризис не может ждать неделю.
Да, разруха не стоит на месте, и благодаря всем дискуссиям только углубляется.
— Нет, о чём у нас идёт спор, когда после Кшесинской, Лейхтенбергского, Дурново — вообще нет ни собственности, ни закона? Завтра придёт молодец с дубиной и стянет тебя за ногу с кровати: „Прочь, я желаю тут лежать!” Власти — уже вообще нет. От правительства требуют, чтобы оно победило Гинденбурга, а не дают ему власти справиться с двумя десятками анархистов. Вдруг какой-то полк „выражает правительству негодование” — и считает себя свободным от присяги! Присяга — как калоша на
