В сознании Эшера наступила продолжительная пауза. Он ничего не видел, не чувствовал, ни о чем не думал, оказавшись внутри какого-то вакуума. Так продолжалось очень долго, но насколько долго — Густав вряд ли смог бы определить. Может, десять минут, а, может быть, месяц. Наконец, появилось ощущение, единственное и весьма неприятное. Это было чувство крайней тесноты, сдавливавшей со всех сторон. Эшеру казалось, что ему совершенно нечем дышать, он задыхается, хотя своего тела по-прежнему не чувствовал и не знал даже, дышит он или нет. Стали появляться отдельные мысли — сумбурные, неупорядоченные. Жив я или нет? Почему так тесно? Где я? — спрашивал себя Густав, не в силах понять своего нового состояния.
Теснота постепенно усиливалась — Эшеру казалось, что его равномерно, будто под прессом, сдавливают со всех сторон, превращая в плотный шарик. Это было невыносимо, но протестовать или кричать Густав не мог, а только чувствовал, что ему очень плохо и становится еще хуже. Когда сжатие достигло своего предела, он ощутил легкий толчок, от которого покатился вниз. Вернее, у него мелькнула мысль, будто он катится вниз, так как скорость, похоже, нарастала. Потом Густава резко остановили и принялись безжалостно вдавливать в какую-то крошечную дыру или отверстие. У него было ощущение, что, несмотря на свои сжатые размеры, он не может протиснуться, а тех, кто на него давит, это раздражает, потому что нажим с каждым разом становится все грубее. Наконец, когда Густав решил, что еще чуть-чуть — и он рассыплется, вдруг стало светло и немного просторнее. Эшер, побыв некоторое время в этом неопределенном пространстве, не имевшем очертаний, опустился внутрь туманного потока, медленно потянувшего его в сторону; к нему постепенно вернулись чувства, но не обычные зрение или слух, а некое восприятие, лишенное привычных земных свойств. Он с облегчением отдался течению после всех предшествовавших мук, и даже не задумался, что тела у него, в общем-то, уже нет.
Осознание собственной бестелесности пришло немного позже, когда Густав попробовал слегка изменить направление своего дрейфа и обнаружил, что, во-первых, у него нет ни рук, ни ног для маневров, во-вторых, поток не позволяет отклоняться. Это открытие пронзило Эшера насквозь: он понял, что находится не в земном мире, скорее всего, даже не среди живых. «Смена траектории, смена траектории», — начала вертеться фраза. После того, как недолгий шок, вызванный осмыслением новой ситуации, прошел, Густав решил оглядеться по сторонам и выяснить, куда его несет течением, однако всякий раз, когда он пытался рассмотреть поток, картина ускользала от зрения, не давая возможности остановить на себе взгляд. Густав также не смог выяснить, один он плывет или рядом с ним есть какие-нибудь спутники. «Вдруг тут Стив где-то рядом», — подумал он, но тут же сделал себе выговор за то, что записывает приятеля в мертвецы без веских оснований.
Оставив попытки разглядеть течение, внутри которого оказался, Эшер, дабы упорядочить свои потревоженные мысли и освоиться в новой обстановке, сделал для себя несколько предварительных выводов: 1) поток не имеет свойств, поддающихся классификации; 2) от его направления нельзя уклониться; 3) он должен где-то закончиться или куда-то влиться. Вскоре выявилась ошибочность последнего тезиса: поток попросту исчез, оборвался, как будто его и не было, и Густав вновь завис в размытом, неощущаемом пространстве. Эти непривычные чувства беспокоили и слегка раздражали Эшера: впервые он не имел никаких координат или ориентиров, столь привычных в обыденной жизни. Кроме того, теснота, хотя не с такой силой, но продолжала прочно его сдавливать.
— Привет! — Густаву показалось, что он услышал чужой голос.
— Я говорю вам — привет!
Голос прозвучал еще раз, и Густав понял, что это на самом деле чужая мысль, которую он воспринимает непосредственно.
— Привет, — робко подумал Эшер.
— Чудесно! Связь установлена. Немного попрактикуетесь, и все будет нормально, научитесь обмену.
— Где я?
— Традиционный первый вопрос. Отвечаю: в лимбо.
— Где?
— В лимбо.
— Кто вы?
— Традиционный второй вопрос. Отвечаю: смотритель лимбо.
— Что со мной?
— Просто классика. Все попадающие сюда спрашивают одно и то же. Сейчас наведу справки. Так, одну минуту… Ага, в настоящее время вы находитесь в состоянии клинической смерти.
— Я умру? Совсем?
— Когда люди умирают, это обычно происходит насовсем. С вами пока не все ясно. Ваш дальнейший путь зависит в основном от успехов медицины. Заметьте, что я сказал «привет» в самом начале, — не сочтите это проявлением вульгарности. Попросту «здравствуйте», «как поживаете» и, тем более, «добрый день» здесь лишены смысла.
— Где Стив?
— Вопрос отметается.
— Почему?
— Здесь нет имен. Обычаи и привычки из земной жизни здесь не действуют. Мы вас здесь воспринимаем, так сказать, в чистом виде, без физической оболочки. Поэтому, кто такой Стив — не могу знать, даже если он прибыл сюда.
— Почему так тесно?
— Компрессия. Так здесь устроено. Всех прибывших сжимают.
— Но мне плохо.
— Сожалею. Ничем не могу помочь. Лимбо пока перегружено.
— Кем? Чем?
— Такими же пробирочно-бутылочными недочеловеками, как вы.
— Почему вы меня так назвали?
— А как вас еще называть? Вам сколько лет? Двести пятьдесят?
— Около этого.
— А сколько положено жить нормальному человеку?
— Не знаю. Лет сто.
— Нет, слишком много. Если бы вы были нормальным человеком, то уже лет сто семьдесят — сто восемьдесят как лежали бы в могиле. Даже клиническая смерть у вас, благодаря всевозможным модулям, не десять минут, как должно быть, а два часа. Это во-первых. А во-вторых, вы на свет откуда появились? Из материнского чрева?
— Нет.
— Вот потому и попали в лимбо, что человеком не являетесь. Чтобы вы не питали иллюзий, объясняю: лимбо создано для таких курьезов, как абортированные младенцы, выкидыши, генетические уроды, а также все человечество за последние три столетия. До того, как люди начали себя готовить из белковой жижи, они, умирая, попадали в совершенно другие места. Теперь они для вас закрыты.
— Почему?
— Дело в качестве энергии. Если бы вас зачали классическим способом, то вы получили бы энергетический заряд ваших родителей, который сохраняется всю жизнь. Это нечто вроде небольшой метки, присущей людям. После вашей смерти силы, занимающиеся сортировкой, установили бы присутствие такого заряда и отправили вас в районы, предназначенные для нормальных покойников, а не сюда — на свалку.
— Так это свалка?
— Да, причем на грани закрытия. Дождемся последних прибывших — и все. Лимбо сворачивается.
— Если я умру совсем, то опять сюда попаду?
— Со всей неизбежностью.
— И что будет дальше?
— Вас слегка утрамбуют…
