Российская империя и патриархальная Московия. Если в начале XX в. Запад оставался в подлинном смысле слова
В общем плане возможность решающего контекстуального влияния Запада на Россию была открыта ее интеграцией в мировой капитализм через социализм. Как убедительно показал А.И.Фурсов, социализм был диалектически необходим капитализму: опровергая его социально, идеологически и политически, он в то же время был един с ним субстанциально, составил исключительно важный функциональный элемент капиталистической мир-системы. Возникновение мирового социализма стало завершающим этапом капиталистического освоения мира[263].
Вместе с тем «зима иль русский бог» хранили наше Отечество от массированного внешнего вмешательства в революционные кризисы, ознаменовавшиеся беспрецедентным ослаблением страны. Ведь после революций Россия лежала настолько ослабленной, что, казалось, приходи и бери ее голыми руками… Что такое польская интервенция начала XVII в. в сравнении с английскими планами массированного десанта для занятия торговых коммуникаций поа Волге? (Были, были такие планы!) Или пресловутая интервенция 14 государств против Советской России в 1918-1920 гг., советско-польская война 1920 г. на фоне реальной военной мощи тогдашнего Запада? Впрочем, зачем далеко ходить за историческими примерами, ведь совсем недавно, в 1990-е гг. как вполне реалистическая обсуждалась перспектива ввода войска НАТО для контроля российских ядерных объектов и арсеналов.
В силу простого совпадения или не понятой нами логики истории русские революции совпадали с мировыми (или общеевропейскими) системными кризисами. В то время, когда в России разворачивалась первая Смута, Запад был поражен всеобщим кризисом первой половины XVII в. Не столь важно, определим ли мы его как всеобщее европейское восстание против абсолютизма или/и капиталистическую революцию в форме Тридцатилетней войны (1618-1648 гг.). Главное, что Россия находилась на далекой обочине этих событий, вдали от центрального театра военных действий. Польско-шведская интервенция в Московию, в общем, имела локальный и периферийный характер. В ситуации общеевропейской катастрофы[264] русские могли сосредоточиться на решении внутренних проблем, Россия получила шанс зализать глубокие раны, полученные ею в Смутное время.
Великая Русская революция начала XX в. разорвала отечественный континуум и угрожала основам Запада. Казалось, он восстанет против нее всей своей несравненной мощью, отточенной и мобилизованной в годы I мировой войны. Однако эта же война – кризис поистине общепланетарного масштаба – в решающей степени подорвала способность Запада начать новую войну и втянула его, как победителей, так и побежденных, в воронку собственного революционого кризиса. Оставить большевистскую Россию на произвол судьбы было лучшим средством от революции в собственном доме. Тем более что пугающий мессианизм революционной державы надежно сдерживался ее экономической и социальной разрухой.
Ретроспективно можно сказать, что этот расчет, пусть он даже носил интуитивный и вынужденный характер, оказался верным. Хотя Великая русская революция неузнаваемо изменила Россию и драматически повлияла на мир, она не смогла изменить фундаментальных основ Запада. Более того, в долговременной перспективе большевистская угроза лишь усилила и сплотила его, превратила капитализм в подлинно мировую систему.
Может показаться, что последняя русская революция выбивается из этого типологического ряда наложения и переплетения внутрироссийских и мировых кризисов, что она произошла на фоне беспрецедентного триумфа Запада. И наша страна была избавлена от открытого вмешательства в ее дела не в силу слабости Запада, а потому, что сохранила остатки собственной мощи, прежде всего ядерные клыки.
Отчасти это верно, однако не стоит поддаваться оптической иллюзии: Запад находится в не менее масштабном, драматическом и далеко идущем кризисе, чем павший СССР. Его триумф – не более чем историческое мгновение, которым даже не дано сполна насладиться. Трудно достичь вершины могущества, но невозможно долго находиться на ней, дышать разреженным воздухом мировой гегемонии.
Ошеломленные собственной катастрофой и ослепленные блеском Запада мы не смогли распознать его кризис, прочитать огненные письмена на стене иудео-христианской цивилизации. Действительно, непросто уловить смысл тектонических процессов, особенно когда их развитие носит не обвальный, а постепенный, эволюционный характер. Тем не менее эти процессы зашли уже настолько далеко, что можно с уверенностью утверждать:
«Вот срок настал, крылами бьет беда…» Задувший из северной Евразии во второй половине 1980-х гг. «ветер перемен» охватил к началу нового тысячелетия весь мир. Крушение Советского Союза и советского «реального социализма» стало ударом судьбы, возвестившим о завершении целой исторической эпохи, содержание которой составило доминирование Запада и возникшей в его лоне социоэкономической системы – капитализма. С точки зрения теории систем, выпадение такого важного функционального элемента капиталистической мир-системы, каким был СССР, в отсутствие его замены аналогичным элементом, означает необратимый кризис системы. Что ж, история безжалостна: нет вечных экономических и политических систем, незыблемых государственных образований; рушились великие цивилизации, бесследно исчезали с лица земли гордые и могучие народы. Горе тем, кто не ощущает ветра перемен! (Горбачев)
Вместе с капитализмом и Западом навсегда уйдет (уже уходит) в прошлое система ценностей и культура Просвещения и Модерна. «…заканчивается не история, а большая, трех-четырехвековая, эпоха Просвещения, так же как и эпоха малая – завершающего, или, лучше сказать, исчерпывающего Просвещения постмодерна»[265].
Рубеж тысячелетий становится рубежом исторических эпох, смена которых превзойдет по своим масштабам, глубине, значению и последствиям падение Рима и наступление «темных веков». Вот что пишет об этом один из крупнейших западных социологов, живой классик Иммануил Валлерстайн: «Мы живем в эпоху перехода от нашей нынешней миросистемы, капиталистической мировой экономики, к другой миросистеме или системам. Мы не знаем, будет ли она хуже или лучше. Мы не узнаем этого, пока она не возникнет, для чего может потребоваться еще полвека. Мы знаем только, что эта эпоха перехода будет очень тяжелой для всех. Она будет тяжелой для сильных мира сего; она будет тяжелой для простых людей. Она будет эпохой конфликтов и усиления беспорядков, и тем, что многие будут считать крахом моральных систем»[266].
Трагический накал этого перехода будет столь высок, что сбоит даже социальный оптимизм Валлерстайна, присущий ему, как и всем левым. Хотя эпоха может открыть перед нами новые исторические возможности, для ее участников и наблюдателей она станет «адом на земле», - утверждает он. А если такие возможности не откроются, или мы не сможем их открыть, значит, так и останемся в аду? – Это уже предположение автора этих строк.
Предсказание будущего в ситуации нарастающей глобальной неопределенности выходит за рамки аналитических возможностей современной науки. Возможно, современный мир еще способен породить пророчества сродни библейским и гениальные интуции-прозрения, но об этом нам дано узнать лишь постфактум.
Зато интересные и показательные результаты дает анализ наиболее влиятельных художественных и литературных представлений о будущем. В целом это будущее изображается в мрачных и эсхатологических тонах, будущее России – в особенности. Сквозной, смыслообразующий сюжет обширного круга отечественной фантастической литературы составляет сопротивление русского народа западным (реже – восточным) оккупантам[267]. Это не единственное, но одно из наиболее влиятельных и популярных направлений современной русской фантастики. Но что может быть трагичнее допущения, пусть даже как литературный ход, оккупации Родины?! Если вспомнить о феномене самосбывающихся пророчеств,
Почему же он столь популярен? Уж точно, не в силу литературных достоинств: обнаружить среди этого потока хотя бы грамотно написанную книгу с крепким сюжетом – уже достижение. За редким исключением, эту литературу невозможно назвать занимательной даже по самым невзыскательным меркам.
