Несостоявшаяся революция

идентичностью и враждебном отношении к русскому национализму.

Еще одна впечатляющая и совсем не надуманная историческая параллель может быть проведена с более ранней эпохой — идеологи­ческой ситуацией в России второй четверти XIX в. Обращает на себя внимание очевидная близость двух таких интеллектуально-идеоло­гических продуктов, как теория «официальной народности» графа Сергея Уварова и концепция «суверенной демократии» современного кремлевского идеолога Владислава Суркова. (Сразу оговоримся, что не усматриваем в этом сходстве результат филиации идей.) Напомним, что первая выражалась триадой «православие, самодержавие, народ­ность», где центральным пунктом было «самодержавие» — монархия, обладающая всей полнотой власти на территории страны и свободой рук во внешней политике. Но ведь это то же самое, что «суверенная демократия»! Просто в одну историческую эпоху «естественной» фор­мой правления была монархия, а сейчас — демократия. Но суть-то неизменна.

Современная идеологическая доктрина включила в себя под псев­донимом «демократия» и принцип «народности»», хотя смысл его в российском контексте не менее туманен, чем двести лет тому назад. Совершенно точно усилия власти направлены на минимизацию уча­стия народа в политике и решении собственной судьбы, то есть на вы­холащивание «демократии»/«народности». Ну а в православии «суве­ ренная демократия» вообще не нуждается: государство у нас светское, а церковь послушна и раболепна.

Хотя доктрина Уварова продержалась без малого сотню лет, а идеологема Суркова не пережила даже второе президенство Пути­на, саму попытку создания официальной идеологической доктрины мы рассматриваем как процесс закономерный — ни одно успешное современное государство не обходится без явной или имплицитной государственной идеологии. Однако удивительное и вполне бессо­знательное, ненамеренное совпадение доктрин, разделенных двух­сотлетней историей, наталкивает на вполне естественное предполо­жение: российское государство по-прежнему принципиально чуждорусскому народу. Сменились исторические эпохи и глобальный кон­текст, типы и формы российского государства, но суть его осталась неизменной — безбожный и вненациональный (а то и откровенно антинациональный) Левиафан.

Изменения в идеологии — что в середине прошлого века, что в начале нынешнего — представляли своеобразный ответ правящего класса на фундаментальные потребности отечественного общества, в котором после фазы революционных потрясений оформился кон­сервативный запрос на порядок, стабильность и нормальность. По­мимо этого, в посткоммунистической России артикулирование идеи и символов государства было призвано компенсировать его реальную слабость и канализировать нараставшие патерналистские настроения отечественного общества.

Современная российская элита использовала массовые настроения в собственных интересах. Поточному наблюдению Ицхака Брудного, движущий мотив неогосударственничества российской элиты носил корпоративный и эгоистический характер: легитимировать нелибе­ральную модель капитализма, при которой эта элита оставалась глав­ным центром экономических решений[11].

Ни уваровская «официальная народность», ни сталинский наци­онал-большевизм, ни новое государственничество начала XXI в. не изменили (и вообще не задавались такой целью) принципиальных оснований современных им социальных систем, а лишь обеспечили их пропагандистско-идеологическое прикрытие и дополнительную легитимацию. Системы эти существовали и продолжают существовать за счет жесточайшей эксплуатации русского народа и подавления его фундаментальных интересов. В этом смысле никакой националисти­ческой метаморфозы современной российской власти не произошло. Хорош русский национализм, который враждебен интересам русско­го народа!

И надо сказать, что русские люди ощущают исходящую от госу­дарственной машины враждебность и отвечают ей взаимностью. Мас­сированная официальная пропаганда позитивной роли государства вызвала не столько прилив симпатий к нему, сколько прямо проти­воположные реакции.

Фокусом русского патриотизма, согласно социологии, отныне выступает не государство, а Родина и народ. В массовом сознаниипонятия «государства» и «Родины/Отечества» не просто разведены. Комплекс патриотических переживаний вообще выступает антиподом государства: там, где есть патриотизм, нет места власти, а там, где есть власть, нет места патриотизму[12].

Иной исход трудно было ожидать в ситуации, когда патриотиче­ские знаки и символы не были подкреплены соответствующим изме­нением социальных практик, оказавшихся диаметрально противо­ положными пропагандируемым ценностям, а призванные задавать обществу образцы и нормы поведения элитные группы демонстри­ровали крайний эгоизм и своекорыстие. Другими словами, предла­гавшиеся обществу «парадные» ценности противоречили ценностям самой элиты, а правда жизни — задаваемые элитой образцы и нормы социального поведения — разрушала любые эталоны и пропаганди­руемые модели.

Таким образом, новая государственническая идеология оказалась симулякром — манипулированием идеологическими пустышками, символами без мобилизующего содержания, чье назначение состояло в пропагандистском прикрытии. Такая политика вызывает не столь­ко патриотические чувства и лояльность в отношении государства, сколько отторжение от него.

Фиаско политики государственного патриотизма служит симпто­мом того, что русские отказывают государству в его фундаментальном праве служить источником больших смыслов, идеальных императи­вов и целеполагания. Парадокс общественного сознания в том, что повышение ценности государства как теоретического норматива, как идеи не повлекло за собой позитивного отношения к актуально­му государству. Эти две линии не совпали и даже оказались разнона­правленными.

Общественный запрос на возвращение государства сформировал­ся в России уже во второй половине 1990-х гг. Но только на рубеже столетий, с появлением Владимира Путина, открылась возможность персонификации государственнических устремлений общества. Од­нако доверие к символизирующей государство личности президентане распространяется на основные государственные и политические институты, уровень доверия к которым остается низким и даже чрез­вычайно низким.

Таким образом, валоризация олицетворяемой президентом идеи государства не привела к позитивной переоценке актуального государ­ства. Можно сказать, что мы имеем дело с воспроизведением истори­ческого стереотипа русского сознания: царь хорош, да бояре плохи.

Однако русские вообще отказывают актуальному государстве в легитимности — праве служить источником целеполагайия, высту­пать гарантом справедливости, законности и порядка. Массовым сознанием именно власть воспринимается как главный источник хаоса и беззакония в России. Таково мнение 96% русских[13]! В перс­пективе общественного мнения современное российское государство зиждется на фигуре популярного суверена (в то время как основные государственные институты скомпрометированы и делегитимирова-ны), а также на негативистском «общественном договоре»: люди не выступают против власти, пока она не мешает им жить, не оказывает на них чрезмерного давления. Однако подобная конвенция выглядит слишком уязвимой, чтобы гарантировать долговременную стабиль­ность и, тем более, развитие страны.

Итак, русская власть не стала националистической, а новая идеоло­гическая линия не обеспечила ей симпатии общества. Но, возможно, националистическими стали российские партии, а российский поли­ тический спектр в целом сместился в этом направлении?

Однако, с теоретической точки зрения, использование отдельных националистических элементов не превращает политическую силу в националистическую; для этого надо, чтобы национализм играл в ее идеологии и программе конституирующую, системообразующую роль. В этом смысле подавляющее большинство российских партий, безусловно, не националистические и даже не умеренно национали­ стические, поскольку национализм в их идеологии находится в под­чиненном положении, играет вспомогательную роль[14].

Из крупных партий под определение националистических подпа­дают ЛДПР Владимира Жириновского и почившая в бозе «Родина». Причем подобная оценка должна учитывать идеологическую и поли­тическую динамику. Так, в своем первоначальном варианте «Родина», сочетавшая технократизм и умеренно левые идеи с умеренным же национализмом, могла с равным успехом квалифицироваться и как левоцентристская, и как умеренно националистическая партия. По мере ослабления левого и технократического начала в ней возобладал радикальный национализм. Смена политического руководства «Роди­ны» привела к изменению