Еще и тем хороша была речка Мышкова, что нигде о ней прямо и с исчерпывающей полнотой не написано. События надо восстанавливать по абзацу, по факту, по строчке, сличать показания разных авторов, уличать их во лжи или неосведомленности (а уличать — это Леня любил). Тут надо следователем быть, вести перекрестные допросы!
Леня задыхался от возбуждения. Как же так? Решающее, величайшее, ключевое сражение в мировой истории — и никто о нем не знает подробно?
Что сражение на Мышковой было величайшим и решающим — в этом Леня не сомневался, это он сразу понял.
К тому же Леня Лапшин всю жизнь занимался только величайшими делами.
— Значит, так, — бормотал он ночью в своей комнате, раскрывая на нужных местах книги Каштанова — «Сталинградская битва», «Великая победа», «Поход на Сталинград». — Значит, следующее… Вот здесь наши окружили Сталинград… Кольцо окружения… Паулюс в нем… Вот так Дон, — Леня нарисовал линию Дона, — а к нему две ступеньки, два притока…. Если от Сталинграда смотреть — Мышкова и Аксай… Как буква Е без нижней палочки получается… Вертикальная — Дон, а горизонтальная — Аксай и Мышкова, а выше и правее окруженный нашими Сталинград… А Гитлеру что нужно? Нужно своих освободить, прорвать кольцо окружения… Возможно ли это? А почему и нет? Надо только взять два рубежа до Сталинграда — Аксай и Мышкову… А дальше до самого Сталинграда никаких препятствий… Значит, так… Значит, следующее…
Леня достал чертежную бумагу и нарезал ее карточками, десять штук. Десять дней сражения, на каждый день он новую схему составит, иначе не разберешь, что произошло на самом деле. На карточках он написал: 12 декабря, 13 декабря, 14 декабря… А год Леня и обозначать не стал.
Конечно, 42-й, но это Лене сейчас было все равно. Год, месяц — это для дурачков, которые ни в чем не разбираются, а Леню интересуют день, час и минута…
— Леня, поздно, пора спать! — сказала мама за стенкой.
— Сейчас! Задачи по физике — двадцать штук! — И Леня принялся чертить на карточках окруженный нашими Сталинград, и стрелой вниз — Дон, и две ступеньки смертельной лестницы к Сталинграду — речку Аксай и речку Мышкову. «До свидания, мальчики… — напевал Леня про себя. — Мальчики… постарайтесь вернуться назад…»
Вернешься тут… Леня открыл заложенную страницу в истории второй мировой войны. Фотография: Гитлер и Манштейн склонились над картой, разложенной на столе. Гитлер Леню не интересовал, смотреть на него не хотелось, и Леня прикрыл его листом бумаги. Остался один Манштейн.
Опершись двумя руками о стол, молодцеватый, подтянутый человек в военной немецкой форме впился глазами в карту. Фон Манштейн… Фон Лесински… Покоритель Крыма. Вернешься тут… Леня уже прочитал про Манштейна все, что мог найти, и знал, что после войны Манштейна судили за приказ, по которому погибли тысячи мирных жителей… «Фельдмаршал называется», — думал Леня.
И чем больше вглядывался Леня в фотографию незнакомого ему и, по всей вероятности, уже умершего человека, тем больше ненависти ощущал он. Леня знал спортивный азарт и жгучее желание победить соперника, он был не чужд, как мы видели, презрения; он, бывало, испытывал брезгливость; он однажды испытал омерзение, когда Фокин принес в класс какие-то паршивые фотографии, показывал их мальчишкам и улыбался, рот до ушей, — Леня тогда бегом бежал от Фокина и долго не мог отплеваться.
Но ненависть Леня Лапшин испытал впервые.
«Вернешься тут», — повторял он, всматриваясь в холодное, острое лицо Манштейна. Немецкий фельдмаршал был страшен в своей невероятной военной удачливости, недаром Гитлер послал его спасать окруженных под Сталинградом.
Леня слышал лязг танков с крестами, словно они стелющейся тучей ползли на него из-за склонившейся над картой фигуры фельдмаршала. «Вернешься тут!»
— Леня, сейчас же гаси свет! — рассердилась мама.
— Ну все, все, погасил! — Леня схватил с постели одеяло, заткнул щель под дверью и сел за карточки. 12 декабря… Если смотреть от Сталинграда, то южнее — Мышкова, потом река Аксай тоненькой ниточкой, а юго-западнее Котельниково. Леня на всех карточках обозначил исходную точку последнего немецкого наступления на Сталинград: Котельниково… Котельниково… Котельниково…
Сюда, в Котельниково, начала прибывать немецкая танковая дивизия из Франции… Леня быстро разобрался в этих тонкостях: «начала прибывать», а не «прибыла». В один день дивизию не доставишь. «Сто шестьдесят танков. Сорок самоходок. Явились, герои! Сытые… Гастролеры…» — бормотал Леня, с коленками взобравшись на стул. Командующий группой армии генерал-фельдмаршал фон Манштейн…
Все войска ему вокруг подчинены, и Паулюс тоже… Должен Паулюса с его дивизиями освободить, спасти Гитлера от позора, спасти войну. Направление удара — через Аксай, через Мышкову на Громославку… Где эта Громославка?
Леня отыскал маленький кружочек на северном берегу реки Мышковой, со стороны Сталинграда, и отметил на всех карточках: Громославка… Громославка… Громославка… Возьмут Громославку, — а там одним прыжком на Сталинград, молниеносным ударом в тыл… И нет русской победы! Нет окружения!
— Леня, ты почему не спишь? Сколько раз повторять? — рассердилась мама. И отец заворчал:
— Ну, я давно уже сплю, а вы меня будите!
Но как заснешь в комнате, где пятьсот танков и сорок самоходок рвутся на Громославку, где лязг, вой, рев стоит!
Вот так. Один наш герой не спит и второй, а еще и про других мы пока не знаем… Когда начинается нормальная человеческая жизнь — тут уж не до сна.
Дети! Спите поменьше!
На большой перемене Костя Костромин подошел к Лене, сел перед ним на стол.
— Как дела у «кураги»?
Очередная куча мала решила, что «курага» отвечает на следующем коммунарском дне за разговор об Отечественной войне. Это к первому дню почти не готовились, не знали, что предстоит. А теперь с каждым разом дела становились все серьезнее, приходилось все больше читать и думать. Но все это было так не похоже на общественную работу, что все занимались с удовольствием. Дай Игорю Сапрыкину или тому же Лене Лапшину поручение на год завалит. Даже и не возьмется — не любит он общественной работы: «Отстаньте от меня, у меня тренировки!» А почему «отстаньте»? Да потому что изо дня в день тянуть лямку, и все равно ничего не выходит, и всегда тебя ругают, и совесть нечиста… А тут все ясно: сделал свой час в коммунарский день, подготовил его с товарищами получше — и все довольны, и ты свою работу видишь. Хорошо!
— По-моему, разобрался. — Леня показал на разложенные перед ним карточки. — День за днем.
Костя попросил показать ему, и они подошли к доске.
Леня чертил уверенно, не задумываясь; он и с закрытыми глазами начертил бы:
— Вот Паулюс в окружении… Впервые за сто сорок лет немецкая армия попала в окружение… Всю Европу прошли, пять лет воевали, хвастались умением окружать — и впервые сами попали… Первый котел!
К доске стали подходить ребята.
— Чтобы помочь нашим котел уничтожить, — рассказывал Лапшин, — прислали сюда вторую гвардейскую армию Малиновского, он тогда еще только генерал-лейтенантом был. — Лене нравились все эти подробности. Все, что он знал, он знал до точности.
— В Испании его генерал Малино называли, — сказал Костя.
— Малино. И вот обстановка на двенадцатое декабря, — говорил Леня, не глядя в свои карточки. Зачем ему смотреть? Разве он сам не был тогда, в 42-м, в штабе Малиновского, еще не знавшего, что ему предстоит, и в штабе Манштейна, собравшего в Котельниково танковый кулак для освобождения Паулюса? И всего-то Манштейну ничего идти: до реки Аксай сорок пять километров, потом до Мышковой тридцать пять — всего, выходит, восемьдесят… Что для танков восемьдесят километров по степи?
— А почему Паулюс не ударил со своей стороны? — Сережа Лазарев тоже почувствовал себя полководцем. — Ударили бы с двух сторон!
— Ударили! А горючее? Война — это горючее, а у него горючего в танках на тридцать километров
