что-то недопонял, и выразил готовность поприсутствовать на представлении еще разок, если для него оставят билет на такое-то или такое-то число. Наглость подобного рода вполне вписывалась в манеры «младотурок». Соня немедленно сообщила, что билет будет для него оставлен. Найдя свое кресло, критик обнаружил на сиденье два скрещенных хирургических ножа, настолько остро заточенных, что он порезался, попробовав их удалить, и покинул театр, пытаясь на ходу остановить хлещущую кровь. Соня немедленно проинформировала о происшедшем репортеров, специализирующихся на светских сплетнях.
Сара посмеялась и выразила надежду, что Соня не будет реагировать столь зверским способом на каждый неблагоприятный отклик.
Мэри тоже посмеялась и добавила, что Соня обозначила этот прием как элемент «нового брутализма».
— «Такая скотина понимает только кнут», — заявила она. И еще сказала, что мы живем в выдуманном мире.
— Она сказала «вы живете» или «мы живем»?
— Ну, «мы» она уже употребляла.
— Ясно. Что ж, поживем — увидим.
Стивен целую неделю не появлялся на репетициях, и Саре его очень недоставало. Однако он звонил ей, и она тоже звонила ему, рассказывала о ходе работы. В отсутствие Стивена Сара пересела к Генри, точнее, к его стулу, потому что сам Генри чаще всего метался от актера к актеру. Не успев толком устроиться за столом и отпустив шутку-другую, он снова вскакивал. Так они и общались. Режиссер шутил, но постоянно находился под гнетом не покидавшего его тревожного чувства. Сара делала заметки, работала над «стихами», как все упорно называли тексты песен, учитывала добавления и изменения, постоянно предлагаемые актерами. Она чувствовала, что нужна здесь; она убеждала себя в этом, потому что не хотелось ей покидать эту атмосферу, это действо. Она окончательно заразилась Жюли.
Оставленное Генри место редко пустовало. К Саре то и дело кто-то подсаживался — то на стул Генри, то на стул Стивена. Чаще всех, однако, рядом оказывался Билл. Он обладал талантом создавать иллюзию длящейся близости. Ей уже казалось, что они знакомы долгие годы. И не ей одной. Он раздаривал себя всем окружающим. Первая неделя репетиций посвящена первому действию. На протяжении всего этого действия симпатичный лейтенант Поль доминирует на сцене, выступает чуть ли не в каждом явлении, да и роль его выигрышна, он изображает пылкую любовь. С того момента, когда юноша увидел прелестную Жюли, стоявшую возле арфы, им овладела лихорадка любви, его и самого поразило, сколько неисчерпаемых запасов нежности крылось в его сердце. Но жизнь чаще всего лишена нежности. Поль убежден в своем счастье, счастливым достигает берегов Франции, не понимая, что идиллия возможна лишь на Мартинике, в ее неестественно романтическом пейзаже с громадными бабочками, яркими птицами, роскошными цветами и ласкающими бризами. Он забыл, что идея сбежать во Францию принадлежала не ему, а Жюли. Молодой человек сиял, торжествовал, наслаждался открытиями любви не только в сценах с Молли, которые оба исполняли весьма профессионально, завершая их снимавшими напряжение шуточками. Неоднократно в ходе бурных любовных сцен Сара перехватывала направленные на нее взгляды Билла; то и дело колол он ее жестким, расчетливым взглядом, чуждым наивности и простоты, и когда подсаживался, чтобы что-то спросить, а то и просто поболтать. Ему хотелось знать, подвержена ли она его влиянию. Что ж, подвержена. И не она одна. И черная Салли с вечным налетом скептической мудрости, вечно плетущая свои кружева — и не от скуки и не для семьи, а для продажи в весьма дорогом бутике. Салли наблюдала за Биллом Коллинзом с тем же обреченным пожатием плеч и той же усмешкой, какие позволила себе мать Жюли, когда заметила, что ее дочь влюблена в лейтенанта Поля. Салли и Сара обменивались характерными женскими взглядами, оценивающими и одобряющими молодого человека и одновременно критическими. Обе сознавали, насколько целенаправленно и умело он применяет свои чары. Что ж, пусть ему повезет, говорили эти взгляды. Сара заметила такой же обмен взглядами между Молли (вне роли, просто Молли) и Мэри Форд. Слишком, слишком уж его много, говорили эти взгляды.
Билл продолжал баловать Сару вниманием, переходящим рамки профессионального интереса. Уже несколько раз Генри, возвращаясь к своему месту, чтобы разрыть какую-нибудь запись или просто отдохнуть, с улыбкой прогонял его, и Билл, скромно и грациозно освободив место режиссера, опускался на стул Стивена, подтянув его ближе к Саре. Без сомнения, она ему нравилась. Может быть, даже немного больше? Он смотрел на нее и тогда, когда она не замечала его взглядов. Характерных взглядов. Таких, какие она давно забыла. Билл то и дело старался к ней прикоснуться. Саре это льстило, ее это забавляло, возбуждало ее любопытство. Если заподозрить в его игре циничный расчет, то… что она могла дать ему с профессиональной точки зрения? «Зеленая птица» — не бог весть что для актера, пользующегося спросом — а он пользовался спросом, хотя Билла отнюдь не всегда приглашали на роли, которые ему нравились.
Это случилось к концу первой недели. Билл сидел рядом с Сарой, они болтали о какой-то ерунде, когда Генри вызвал его на площадку. Сара наблюдала за сценой, в которой молодые люди решились на бегство. Конечно же, им следует обняться. Билл приблизился к Молли. Сначала долгий взгляд, глаза в глаза. Затем Поль пробегает рукой по спине Жюли, от плеч к ягодицам. Поль? Нет, это Билл основательно проутюжил ладонью спину Молли от плеч до бедер и по заднице. Движение его не было игрой, оно возбуждало, было требовательным и жестким, даже жестоким. И рассчитанным. Рассчитанным на нее, на Сару. Она зарегистрировала его быстрый диагностический взгляд: ага, увидела, оценила; ага, на нее подействовало, ага, зацепило за живое. Да, на нее подействовало. Подействовало и на Молли, которая сначала оцепенела от такой бурной ласки, затем непроизвольно отпрянула, но сразу же, вспомнив о роли Жюли, ринулась к Биллу в объятия, ставшие уже профессиональными, вернувшимися в сценические рамки. Но взгляд Молли не вернулся в сценические рамки. Ею мгновенно овладела любовь, то есть, разумеется, похоть, желание; тело ее пылало, требовало, и когда они расцепились, лицо ее, повернутое к торжествующему нахалу, красноречиво в этом признавалось и отдавалось на милость победителя.
Саре очень не понравилась собственная реакция на этот эпизод. Чтобы усвоить, что это абсурд, не надо и времени тратить. Сразу ясно, что абсурд. Но, так или иначе, в выходные она этот абсурд усвоила: она все же влюбилась, самую малость, в данного молодого человека. Чтобы в этом убедиться, она времени не пожалела. Что ж, таков уж Билл Коллинз, ничего удивительного. Кое-что Сара о нем уже знала. Центром его вселенной служила мать. Отец…
— Ну… Отец… Барыга мой отец, пролаза и мудрец, — пропел Билл на мотив «Люблю мечтать», входя в амплуа кокни, в которое он впадал всякий раз, когда ему чудилась опасность.
Затем, видя, что Сара поняла больше, чем бы ему хотелось, продолжил придуриваться:
— Ну, мэм… Да, мэм… Где уж нам до вас, мэм… — Дернул длинной ногой в выцветшей джинсовой штанине, притопнул, все тело превратилось в продолжение кривляющейся физиономии.
Но на какой-то миг с Биллом что-то произошло, и в этот переходный момент Сара увидела его лет через тридцать или сорок (а может, и раньше, раз уж это будущее уже сверкнуло), изжеванного, скомканного, исчерченного морщинами.
Американка Молли, американец Генри заинтересовались типажом кокни, захлопали в ладоши, вызвали на бис. Билл не стал выламываться и исполнил сакраментальную «Она была бедна…», заставив Молли присоединяться в припеве. Парная клоунада.
Саре казалось, что молодому человеку туго пришлось в детстве — если бы ему одному! Но очень рано он обнаружил преимущества, дарованные ему внешностью и даром возбуждать симпатию. Эти дары природы помогали замаскировать, а то и устранить всякие сопливые сомнения, колебания, слабости. Пусть они все его любят!
Возможно, новая компания — скажем, в театре — приносит радость потому, что семьи, матери и отцы, жены и мужья, братья и сестры, дети и друзья с подругами остаются вне круга общения, как бы в иной жизни. Каждый представляет собой лишь резко очерченное «я». Иллюзия исчезновения пьявок, ловчих сетей, комнат кривых зеркал. Нитки, которыми нас — и их, других окружающих нас марионеток — приводят в движение, становятся невидимыми. Но вот уже какое-то время Сара видит нитки, за которые дергают двух мужчин, а ведь еще недавно они казались этакими великолепными са- мостями. И не хотелось бы эти нитки замечать, да куда же денешься! А каков Стивен! Ведь она знала его уже несколько недель, имела право назвать его другом, обменивалась с ним тайными мыслями и даже замечала, как его что-то дергает, но ниток не видела.
