Любовь, опять любовь

Джойс появилась вечером в субботу. Сара обрадовалась ей, потому что отошли на второй план беспокойные мысли о любви и влюбленности и вызванный ими дискомфорт. Джойс осияла Сару сирою улыбочкой, ничего не просила. Сказала, что была у Бетти.

— Что за Бетти?

— Да, так, одна…

Конечно же, Джойс нуждалась в пище, сне, лечении. Предложенной пищей она, однако, пренебрегла, но с удовольствием залезла в ванну, бросив грязные шмотки в стиральную машину. Сара обрадовалась хотя бы этой сохранившейся потребности в чистоте. Хоть какая-то связь с нормальным образом жизни… Сара улеглась, а Джойс сжалась в комочек перед телевизором, возможно, вообще не собираясь в постель. Сара размышляла о нитках этой куклы. Отец Джойс не идеал, конечно, но сколько есть отцов намного худших! Пристойное жилище, семья — доказательством тому «нормальная» жизнь двух ее сестер. Может, однажды эти (на этот раз ученые) выскочат с очередным объяснением — наконец, удовлетворительным. Отсутствует ли у Джойс какой-то ген «я сумею», влез ли откуда-то уродский ген «не осилю», попала ли она не на свое место. Управляющие нами нити не обязательно привязаны к психике, хотя мы склонны именно к этому варианту объяснения.

Затем мысли Сары вернулись к Стивену. Зародилось в ней к нему какое-то совершенно нежеланное приятельское чувство. Она попыталась подойти к этому с юмором: «По крайней мере, не в покойника втрескалась». Примерила утешение: «Да ладно, ерунда, все равно это несерьезно, пустяки». Со стыдом уличила себя в некотором самоснисхождении, ранее неощутимом, ею самой незамеченном.

Джойс осталась у тетки до воскресного вечера. Что-то приняла, скорее всего, укололась. Долго сидела в ванной, в которой после нее пахло какой-то химией. Скорбные глаза поплыли, зрачки расширились, Джойс судорожно похихикала, потом прослезилась, всхлипнула… Когда Сара вышла из ванной, племянницы и след простыл.

Если сердце сжимается, причина для этого редко одна. Особенно если уже на свете пожил. Каждая печаль растет из прошлого. Снова Сара решила не ломать себе голову, не заботиться, не переживать — вообще о Джойс не думать. Попробуй не думать! Снова и снова когтистая лапа переживаний сжимала ее сердце…

Вторая неделя репетиций. Второе действие, Билл Коллинз уступил место Эндрю Стеду (Реми). Сложно для Билла оставаться на втором плане, хотя он добросовестно прилагал к этому усилия, скромно сидел где- нибудь в углу или, по возможности, рядом с Сарой. Поначалу казалось, что сексапильность и ловкость Билла сделают вторую большую любовь просто- таки невозможной. Но мало-помалу выяснилось, что Эндрю знал свое дело.

Сара позвонила Стивену:

— Приезжайте, гляньте на гаучо, он творит чудеса. — Она слышала в трубке дыхание, его знакомое дыхание вплотную, как будто находилась в его объятиях. — Отлично работает. Эти прошлые ковбойские замашки — актерство, Эндрю сбросил их, как шелуху. Не забывает о том, что он младший сын, никакой наглой пистолетной рожи, прошу прощения. — Стивен хмыкнул. — Поль бил на сексуальность, на напор молодости. Реми гораздо глубже. Любовь к Жюли доказывает ему и его семье, что он вырос и возмужал. Причем не сразу. Юноша видит Жюли, идущую по парку в имении Ростанов, и взрослеет с каждым ее шагом. Стивен, вы до сих пор слова не вымолвили. С вами все в порядке?

— Все в порядке, Сара, не беспокойтесь. Јсли отвлечься от того, что я не в своем уме. Но мы все так или иначе не в своем уме.

— Да, я об этом тоже думала. — В этот момент Сара чуть не завела рассказ о своей любви, какой бы она ни была.

— Я понял, что меня так беспокоит. Почему мне так трудно на репетициях. Меня убивает конфликт реальности и иллюзии.

Теперь она онемела.

— Сара, вы слушаете?

— Да-да, я здесь.

— Вы, возможно, не понимаете меня. Вы ведь весьма рациональны.

— Вы хотите сказать, что ваша любовь к Жюли — реальность, а пьеса — иллюзия?

Пауза.

— Что ж, это нетрудно понять. И музыка. Музыка выворачивает меня наизнанку, даже не пойму почему. С ужасом думаю о дне, когда начнут репетировать с музыкой.

— Так что ж, вы больше не намерены появляться на репетициях? Мне вас очень не хватает.

— Спасибо, Сара. Приду, конечно. Нельзя так запросто сдаваться.

Место Стивена не пустовало. Его оккупировал Билл. Сара наслаждалась близостью этогр создания. Мгновенная близость — она тоже владела этим даром. Кто им не владеет в наши дни! Глянуть на общество сто лет назад… Какие-то павлиньи пляски. Формальности, формальности… Нас же формальности стесняют, душат, мы считаем их оскорблением, ударом по искренности.

Заставь-ка эту легкомысленную публику — сиречь актеров — двигаться на старинный манер. Вставать, садиться… ходить, и то надо учить. Генри устроил спецтренаж.

— Просто с души воротит! — возмущался он. — Глянуть на вас, так как будто вы все в джинсах!

— Да мы и вправду в джинсах, — донеслась до него чья- то реплика. Возразивший имел в виду, что, вот облачатся они в древние туалеты, сразу и преобразятся соответствующим образом. Но Генри эту точку зрения отмел.

— Молли! Ваша уважаемая маман всю жизнь твердила: «Не сутулься, выпрямись, не горбись!» Короче, будь комиль- фо. Так вот: будьте комильфо! Прошу вас!

И Молли, принудив себя мысленно выпрыгнуть из джинсов и весьма открытой футболки, забыв о забранных в хвостик по случаю жары волосах, представила себя затянутой в корсет и втиснутой в длинное платье с путающимся в ногах подолом. Генри мурыжил их два часа, как хрипун-капрал роту научениях. Встать! Сесть! Пройтись! Снова, снова и снова… Потешно, конечно, любоваться на народ в джинсах, кроссовках, футболках и всякой иной штучной дряни, изображающий светский раут XIX столетия.

— Если не отработаем сейчас, потом поздно будет, — объяснял на ходу целесообразность своего решения Генри. — Когда-то мы еще дойдем до костюмов…

У некоторых получалось лучше, у других хуже. Гаучо извинился, поклялся, что дома наверстает, и уселся в сторонке, внимательно следя за остальными. Лучше всего получалось у Билла Коллинза. Он скромно объяснил это тем, что пришлось ему таки поплясать в свое время — обучали его танцу, и в качестве первого требования приказали отвыкнуть от походки ломовой лошади. Сара, как и все остальные, следила, как Билл вышагивал по пыльным доскам церковного пола, и представляла его в щеголеватой форме с блестящими пуговицами. Его осанка и жесты, каждый его мизинец дышали достоинством, Билл изящно сгибался перед пустым стулом, принимал невидимую руку воображаемой дамы и чарующим жестом подносил ее напарфюмеренные пальчики к своим воображаемым лейтенантским усикам. Сара, как и все остальные женщины, восхищалась его наглой самонадеянностью и, стараясь справиться с участившимся сердцебиением, протестовала: эта красота и изящество — не шутка, они должны налагать какие-то обязательства, и в числе этих обязательств — не вести себя таким образом, не злоупотреблять ими. «Чья бы корова мычала, — ехидно вступал какой-то подсознательный голос.. — На себя оборотись». Да, верно, Сара вспомнила, как в свое время выступала по залу, несла себя, словно драгоценный сосуд, заполненный до краев еще более драгоценной жидкостью, как ловила взгляды, якобы не обращая на них внимания. Да она ли только? Любая юная самка, обнаружив свою силу, ведет себя так же. Еще с первобытных пещерных времен повелось. Да и в животном мире то же самое. Разве что какая-нибудь несчастная не понимает, чем располагает. Познавательное зрелище: мелкая посикушка лет тринадцати вдруг изумляется, когда беседующий с нею дедок (лет тридцати с небольшим) внезапно краснеет, заикается, нервно трет руки. Но затем до нее неизбежно доходит причина внезапных изменений, и она расправляет крылья и переполняется сознанием своей мощи. Воспаряет воздушным шаром… пока с течением времени этот шар не теряет излишний пар. Сморщивается наш шарик в кислую грушу и оседает в какое-нибудь лягушечье болото. Саре не хотелось занимать сознание подобными мыслями. К чему? Давно прошло. Итог можно подвести одним словом: «романтизм», ведь именно в этом недавно обвинил Сару Стивен.

Кроме того, ее стесняет Джойс. Своеобразный пояс целомудрия. С потерей «всего этого» она