К концу вечера Леля уже была от него без ума. Ночью она плакала от тоски и счастья. А утром поняла, что влюбилась.
Гусев сделал Леле предложение. Леля обрадовалась и тут же дала согласие. Позже она думала, что, может быть, слишком поспешно согласилась, что может быть, надо было хотя бы, приличия ради, немного подождать с ответом. Но Леля не могла, не хотела ждать. Зачем? Ей хотелось быть с Гусевым. Всегда. Каждый день. Всю жизнь.
Гусев повез ее на заставу. Сперва они ехали поездом, потом машиной, а после пересели на телегу. Телега катилась по дороге, тарахтя и подпрыгивай. Путь лежал мимо леса. Оттуда пахло смолой и грибами.
Леля была в туфлях на высоких каблуках и в шелковых чулках. Она скинула туфли. Затем подумала и сняла чулки.
Гусев глядел на нее влюбленными глазами. Ему очень хотелось поцеловать хоть разок Лелю. Но тут же сидел повозочный Пахомов. Гусев косился на его широкую спину и старался думать о чем-нибудь серьезном.
На заставу приехали под вечер. Леля страшно разочаровалась, когда увидела самые обыкновенные домики с окнами, обведенными белой краской, клумбу, выложенную по краям красными и синими стеклышками. Она представляла себе, что застава — это крепость со стенами и башнями из камня. Ну какие здесь башни! Вот черная смородина здесь есть — она посажена прямо под окнами. Откуда-то доносятся звуки баяна. А в высокой траве неумолчно стрекочут кузнечики.
На другое утро, когда Леля проснулась, Гусева уже не было. В соседней комнате на столе она увидела кувшин с парным молоком. Она рассмеялась — молоко! Совсем как на даче.
Очень скоро жена лейтенанта стала своим человеком на заставе. Она вставала рано утром и, накинув платье, в туфлях на босу ногу выбегала на крыльцо. Она приветливо улыбалась часовому, шутила с повозочным, привозившим воду из ключа. Потом брала лопату и шла в огород, где выращивались овощи для заставы. Здесь Леля обычно работала до полудня. А иногда она помогала повару чистить картошку или же принималась вместе с прачкой Мариной, жизнерадостной краснощекой девушкой, за стирку солдатского белья. Ни одна стенная газета не выходила без ее участия.
Леля научилась неплохо ездить верхом. Она надевала высокие сапоги, седлала Кобчика и отправлялась в комендатуру за почтой. Путь лежал через луга, на которых росли одуванчики и желтая «куриная слепота». Было удивительно хорошо находиться одной в поле, вдыхать теплый ароматный воздух, прислушиваться к стрекотанию кузнечиков, И даже странным казалось, что вот этот мирный луг и сверкающая река — граница, рубеж страны, и что в любую минуту тут может проскользнуть нарушитель: то ли перебежчик, то ли контрабандист, то ли агент иностранкой разведки, хитрый и ловкий, вооруженный маузерами и кинжалом, с ампулами гремучей ртути и яда в потайном кармане.
Домой Леля возвращалась утомленная, но счастливая. Иногда навстречу ей попадались наряды, направляющиеся на участок. Заметив издали зеленые фуражки, Леля пришпоривала Кобчика и, улыбаясь, проносилась мимо бойцов, обдавая их горячей пылью.
Леля уже не считала, что на заставе, как на даче. Застава все время жила напряженной боевой жизнью, и даже когда на границе ничего не случалось, все равно каждую минуту надо быть начеку. Нередко Гусев поднимался по тревоге и уходил на границу, в лес. Он не знал, что Леля в эти часы тоже не спит. Она лежала в постели с открытыми глазами, с тревогой прислушиваясь к шуму сосны за окном.
Проходила ночь, и на рассвете Гусев возвращался домой невредимый. Его гимнастерка, сапоги, фуражка были мокрые от росы. И Леля забывала о своих ночных страхах. Она даже мужу никогда не говорила о них — боялась, что он станет над ней смеяться, назовет трусихой. А ей не хотелось, чтобы ее, жену пограничника, считали трусихой.
Но с некоторых пор Леле пришлось прекратить свои поездки на Кобчике. Она все реже стала появляться среди бойцов и по вечерам, склонившись над столом, усердно кроила детские распашонки и шила крошечные чепчики.
Леля готовилась стать матерью.
Сейчас супруги беседовали об этом.
— Если у нас будет девочка, — сказал Гусев, — мы назовем ее, как и тебя, Олей.
— Если мальчик, то твоим именем? — засмеялась Леля. — А знаешь, что скажут по этому поводу люди? Что у родителей не хватило фантазии.
— Или что они очень любят друг друга, — улыбнулся Гусев.
Их беседу прервал телефонный звонок.
— Слушаю! — произнес Гусев, сняв трубку. — Что? — вдруг воскликнул он громко, выслушав сообщение дежурного по заставе. — Когда же это случилось? Понятно! Пусть седлают Кобчика. Немедленно. — Он повесил трубку.
— Что там еще произошло? — спросила Леля.
— Час от часу не легче, — ответил Гусев. — Только ты не расстраивайся, Лелишна. Тебе нельзя расстраиваться. Дело в том, что Эльфриду Лоди нашли без сознания на старой мельнице. Покушение. Эльфрида отправлена в больницу. Я еду туда. Мне крайне важно повидать ее лично.
15
Кобчик, тот самый Кобчик, на котором совершала свои поездки Леля, нес теперь лейтенанта Гусева. Кобчик был хороший, резвый конь. Словно понимая важность момента, он несся по ночной дороге рысью. Его не приходилось даже пришпоривать.
Гусев торопился. Ему очень важно было повидаться с Эльфридой. Кто знает, может быть, ее состояние таково, что встречу с ней не следовало бы откладывать.
Эх, Эльфрида, Эльфрида, задала ты новую загадку пограничникам!
Больница находилась в поселке, километрах в двадцати от заставы. Гусев подумал, что, когда придется везти сюда жену, надо будет сделать это заранее.
Копыта коня дробно стучали по земле. Временами прямо с дороги вспархивали птицы. Кобчик пугался, шарахался в сторону, и тогда Гусев осторожно гладил его ладонью по шее:
— Спокойнее, Кобчик, спокойнее! Не бойся!
Светящиеся стрелки часов на руке начальника заставы замерли где-то между цифрами два и три, когда вдали показались силуэты строений. Кобчик тихо заржал.
Гусев осадил коня у самых ворот больницы. За высокой каменной оградой тревожно шептались деревья.
Не найдя звонка, Гусев забарабанил прямо кулаком по калитке.
— Кто там? — послышался голос сторожа.
— Начальник пограничной заставы лейтенант Гусев. Откройте!
Калитка отворилась.
Гусев увидел старика в белом халате, с фонарем в руке.
— Скажи-ка, отец, сюда доставили пострадавшую девушку? — спросил он.
— Это ту, на которую бандит напал? Сюда, сюда... Входи, сынок. Пойдем, проведу.
— А ты откуда знаешь, что нападение бандит совершил? — поинтересовался Гусев, идя вместе со сторожем по темной аллее больничного сада.
— А кто ж, как не бандит, человека по голове бить станет? Сам Петр Григорьевич операцию делал. Теперь девушка эта выживет, наверное. А была на волосок от смерти. Вот и наш приемный покой! Там все и собрались.
Окна приемного покоя были ярко освещены. Гусев с такой поспешностью рванул на себя стеклянную дверь, что она жалобно зазвенела.
— Здравствуйте, товарищи! — произнес он, появляясь на пороге и обращаясь к находившимся в помещении людям. Здесь были врачи, медсестры, сотрудники милиции, следователь из районной прокуратуры. — Петр Григорьевич, здравия желаю!
