отсутствующим видом, как он слушал всегда, когда голова его была занята своими мыслями. «Выслушай мальчика, — сказала бы мать, становясь на его сторону, как всегда. — Он ведь твой сын».
Отец поднял голову и нахмурился, нарушая течение сна. И Киран отступил, выбирая другой эпизод.
«Как ты оказался здесь?» — спросила его мать, ведь она не могла видеть коня, стоявшего на улице, как никто не мог его видеть, кто не умел: Аодан было ему имя, и он принес его домой точно так же, как носил на войну.
«Я не могу остаться надолго», — промолвил он, ощущая камень на своей шее; но он стоял в верхнем зале Кер Донна, где каждая мелочь казалась бесценной ему — деревянные стены, тогда как в Кер Велле они были сделаны из серого камня, и тонкая резьба скамей, ибо люд Донна всегда был умел и искусен. «О, мама, там была битва. И король победил. А я ненадолго вернулся домой».
А отца и брата он встретил лишь потом, и они ушли прочь, увидев, каким он стал, во что он превратился. Но холмы вокруг Донна хранили древние камни, ибо эльфы называли его Кер Ри, и во всех них текла эльфийская кровь, и все они были странными и непохожими на других людей.
«А твой отец? — спрашивала мать, — и брат твой, и дядья?»
«С отцом и Донкадом все в порядке, — отвечал он. — Но Одрин погиб при Дун-на-Хейвине, а Риган — при Кер Бане; а также Ронан и Хаген…»
«Все мертвы?»
«Да. Мертвы», — он опустился в кресло, которое так хорошо помнил. «У нас есть эль?»
И она принесла ему эля: в реальности на то потребовалось бы много суеты, но в его сне все произошло мгновенно, и она села рядом и спросила, когда вернутся его отец и Донкад.
«Скоро, — ответил он, — очень скоро», наслаждаясь тем малым временем, что ему оставалось. Он останется на ужин. Он сделает это. Он пробудет здесь до тех пор, пока не вернутся его отец и брат сообщить ей, что он погиб, и растает лишь тогда, когда увидит, как они въезжают в ворота.
Но он не пробыл и часа. Вопросы становились невыносимыми, и реальность дома слишком гнетущей, когда мать настаивала на ответах, сердилась и печалилась.
И он выбежал вон, лишь тогда поняв, как он ошибся и что ему не следовало и вовсе приезжать.
Он скакал на коне и снова был мальчишкой, и рядом ехал Донкад: они мчались по вереску и вскарабкивались на древние камни, оставив внизу пастись своих пони.
«Это — проклятое место, — говорил Донкад. Он станет высоким, худым и темноволосым, ибо родился от первой жены отца; в детстве же он был долговязым, и волосы всегда падали ему на глаза. — Не побоишься?»
И, конечно же, он не побоялся. В те дни он не знал страха. Они стояли над миром, как короли, он и его брат, плечом к плечу, и смотрели с вершины на близлежащие горы.
И потом, в Дун-на-Хейвине они стояли, глядя друг другу в глаза, среди груды убитых.
«Берегись», — сказал ему брат. И мотыльки сгорали в факелах, освещавших палатку короля, и погибшие воины громоздились друг на друге.
«Киран, берегись».
И туман опустился на знакомые холмы; но Кер Донн стоял как всегда на вершине холма, окруженный холмами, ибо его достоянием были овцы, и отары продолжали пастись вокруг; но теперь земля засохла и потемнела, как зимой, и из голых холмов проступили обнаженные кости древних резных камней.
Раньше так не было. И со страхом он вошел в замок и с ослепительной стремительностью сна оказался в верхнем зале, где стояли знакомые кресла и брат спал перед очагом точно так же, как он спал перед сотней костров — откинув голову, так что огонь светил ему в лицо.
«Проснись», — сказал он Донкаду.
И он ощутил угрозу, какую встречал лишь в самых темных углах Элда, а порой среди скал.
И они снова мальчиками стояли на холме, и что-то зашевелилось под их ногами, возмущенное их смехом и юностью.
Оно вползло и свернулось в темных закоулках замка, и никого не стало. Слуги забыли о преданности. И лишь брат его в одиночестве спал, а опасность все нарастала — он видел, как тень подбирается ближе.
«Донкад, проснись».
Но проснулся он сам, чуть не упав со скамьи, он едва удержался за нее руками.
Кто-то поднимался по внешней лестнице. На мгновение ему показалось, что он и вправду в Донне, и сердце его болезненно забилось. Он замер, и звук шагов начал удаляться, растворившись в шуме кухни.
Он сел и закрыл лицо руками, а потом завел их за голову.
Снова послышались шаги, и дверь распахнулась. И на пороге появился человек, блестя железом.
— Господин? Господин Киран, это ты?
— Ризи. Слава богам, — в первое мгновение он испугался нападения, и только потом понял, что он в своем замке, а это всего лишь Ризи, чья сухопарая фигура и темные волосы странно соединились с братом из его сна. Киран встал.
— Неужто человек не может побыть один?
— Господин Киран, весь замок сбился с ног в поисках тебя. Можно я… скажу Барку, что ты здесь?
Киран горько рассмеялся, выслушав Ризи.
— И Бранвин тоже ищет меня?
— Она и приказала: одни думали, что ты там, другие — здесь, а потом посланные на поиски вернулись, так и не найдя тебя… господин Киран, все ли с тобой хорошо?
— Не говори ей, где я спал, — попросил Киран. — Я глаз не сомкнул прошлую ночь, — он подошел к двери, закрыл ее, и они очутились в непроглядной тьме, если не считать узкого луча света, лившегося сверху через щель окна. — Она не очень тревожилась?
— Нет, она считала, что ты уехал на охоту, и жалела, что ты так поступил.
— Значит ты был на охоте?
— Нет. Только Роан.
— И удачно?
— До тех пор, пока они не вернулись и их не засыпали вопросами. Господин, ты мог лечь в мою постель.
Киран ничего не ответил, но вышел из каморки, отдавшись на милость солнечного света. Он протер глаза и двинулся через двор, стараясь не глядеть на людей, которые с суровым видом глазели на него и Ризи, понимая, что он нашелся. Посредине двора их встретил Барк.
— Не было причин для тревоги, — промолвил Киран и добавил, заметив Бранвин, стоявшую на стене: — Вы все мои телохранители?
Это прозвучало незаслуженно резко. Он поднялся на стену и протянул руку Бранвин, уже устыдившись своих слов и не зная, как их исправить.
— Я был в кладовой и заснул, — сказал он ей, решив, что лучше всего говорить правду, и пожалев о своей откровенности с Ризи.
— Ах, — выдохнула она так спокойно, словно это не имело для нее никакого значения, и перехватила его руку, положив свою поверх.
Но кто-то все же проболтался, или Бранвин умела читать в его сердце лучше, чем он думал, ибо вечером у его кровати стояла чаша с поссетом.
— Ты должен выпить это, — сказала она. — Это поможет тебе уснуть.
Он не хотел. Это было поражением; он больше доверял собственному сердцу. Шальная мысль пришла ему в голову.
— Если ты снимешь с меня камень, если ты решишься на это, ты причинишь мне вред, — промолвил он.
— Я не верю этому.
И тогда на него навалилась такая усталость, что слезы выступили у него на глазах.
— Не делай этого, Бранвин. Дай мне чашу.
Она протянула ее, и он начал пить: она подсластила напиток медом. Затем он лег, и она задула свет и
