Светлана Хмельковская
Запах вечера
...Прожить бы всю нашу жизнь, как этот день, как великое, одно-единственное долгое прощание... Бродить и не задерживаться нигде, бродить из города в город, от цели к цели, от человека к человеку, бродить, нигде не задерживаясь, даже там, где любишь, где охотно остался бы, даже там, где разобьется сердце, если пойдешь дальше... И не ждать будущего, а настоящее воспринимать, как вечно преходящее... И так целую жизнь... завоевывать, чтобы потерять, и вечно идти дальше, от прощания к прощанию...
Тихий всплеск — весло мягко выскользнуло из воды. Лиля смотрела на блестящие капли на черном влажном дереве. Какое-то время лодка плыла без помощи весел, угадывая желаемое направление. Издалека доносились песни гондольеров. Вскоре они завернули в переулок, где город уже почти не издавал звуков. Закат скользил по окнам домов, солнце уже окунулось в море, весла в избытке черпали его. Но несмотря на то, что солнце плескалось, отражаясь, затапливало темную воду, несмотря на то, что она, казалось бы, поглотила столько тепла, — отдавала только сырость, холодом тянуло со дна лодки. Город осторожно вечерел...
— Куда теперь, синьорина?
— Остановитесь здесь.
Лодка мягко коснулась угла дома и слегка развернулась в сторону. Часы на Сан-Марко пробили шесть. Их звон был слышен и здесь, хотя они находились достаточно далеко от центра. Лиля намеренно избегала шумной, затопленной туристами площади. Она выходила туда ночью, когда толпы туристов увозили катера-такси и гондолы. Бесконечно щелкающие фотоаппаратами японцы, похожие друг на друга и оловянных солдатиков, грустные маленькие китайцы, одетые в неизменные шорты и кепки европейцы, толстые галдящие американцы. Они растаскивали этот город по частям, оставляли на его древних стенах отпечатки жадных взглядов — чужое удивление красоте и гармонии, которой уже почти не существует в мире. Их было слишком много, они заполняли собой узенькие улочки и мостики, вываливались из гондол, город обессиленно глотал новые и новые порции туристов, пытаясь более равномерно разместить их — пустить в плавание по своим артериям. Но они упорно концентрировались у сердца — Дворец дожей, Сан- Марко. Неизменные пакетики с кормом для ошалевших от количества людей и еды голубей, которые поведали уже, очевидно, всем птицам мира, что здесь обычно творится. Это была не ее Венеция.
Взяв лодку, она старательно избегала Гранд канала и плыла, несмотря на недоумение, а иногда и протесты гондольеров, далеко-далеко по узеньким каналам, заглядывая в окна домов. Иногда солнце золотило только их крыши. В глубине, в образовавшемся колодце, царила чарующая тишина. Лодка останавливалась, медленно вращаясь на месте. Лиля куталась в плед, сжимая путеводитель в руке. Гондольер не спорил с синьориной, не пел и не докучал рассказами стандартных историй. Он ждал. Она медленно пила этот город, и он, как хороший коньяк, разливался по ее телу, оставляя приятное тепло, отпуская тиски сковавшего тело обруча забот, тревог, беспричинной или обоснованной тоски и неудовлетворенности. Он входил в нее, заставляя учащенно биться сердце, нежил, как руки умелого мужчины, обволакивал своим теплом, и она охотно растворялась в нем, отдавалась ему. Городу. Мужчине. Ему.
Окна устало обратили к ней свои темные проемы. Они вошли под мост, Лиля закрыла глаза, она успокаивалась и оттаивала здесь, приходила в гармонию с самой собой — ощущение, которое можно постичь только в полном одиночестве в чужом далеком городе.
Приехать сюда одной, не будучи связанной работой, ограниченной временем, терзаемой муками совести по поводу не осмотренного «всего» списка достопримечательностей, обремененной влюбленными в нее мужчинами с их навязчивым заглядыванием в глаза; или тем, для кого она снимала бы здесь звезды с неба и кидала их к его ногам, дарила этот город, была бы гидом, организатором, переводчицей и любовницей, старалась бы быть умной, остроумной, сильной и всегда на уровне (сочетание всего этого напрягает не только мужчин). Так вот, идея приехать сюда одной давно занимала ее, превратилась в желаемую цель и страсть. И вот она здесь. И без никого. Она получала все удовольствие сама, тратила деньги с бешеной скоростью и расточительством и смеялась этому, как напроказничавший ребенок.
Экономные до тошноты немцы убирались отсюда до наступления сумерек, чтобы переночевать на побережье в 50 километрах от Венеции. Да, это было разумно. Но это не к ней. Они сбегали с этого праздника, не вкусив и не выпив его по-настоящему, чтобы трезвыми проснуться на следующее утро.
И тогда этот город оставался ей. Она не просто прикасалась к этому празднику, она жила в нем. Она выходила в город под утро, когда он уже оправлялся от потока людей. Ветер сдувал прикосновения тысяч чужих рук к перилам мостов, вода смывала следы чужих восторгов с камней домов. Город жил своей жизнью. Он устало присаживался на ступеньки перед храмом, переставая быть дорогой игрушкой в руках избалованных красивым туристов. И тогда она выходила почувствовать его, посочувствовать ему, поговорить и послушать. Чтобы утром вернуться в состоянии усталой расслабленности, опьяненной морем его запахов и ощущений — звуков в это время почти не было. Вернуться в свой дорогой отель с маленькой комнаткой. Абрикосовый цвет стен, старинные картины на стене, первые лучи солнца на еще не рассте ленной кровати. Спать я здесь не буду. Для этого есть другие города.
— Извините, синьорина. Время подходит к концу, а нам еще нужно вернуться к мосту Вздохов.
— Что ж, везите.
Лиля поежилась, стало довольно прохладно. Все-таки уже сентябрь. Любимый месяц. Лето — потрясающее, которое невозможно не любить и просто так, без аргументов, — закончилось. Но за ним начинается эта чарующая сказка, когда спадает жара, разъезжаются пресловутые туристы, люди забиваются в свои ячейки, занятые работой и учебой.
Начало месяца обычно слегка пугает холодами. Но ты, затаившись, ждешь своего часа. Да, достаются теплые вещи, ты тоже включаешься в другой ритм жизни и работы, но все это — видимость. Ты не прячешь купальник и пляжное полотенце, ты оставляешь лазейку в графике работы, чтобы, когда вернется Оно, — ускользнуть туда, в Него. Что это? Все-таки лето? Бабье лето? Нет, это не лето, это время — когда еще все возможно. Это сентябрь.
В ее родном городе это всегда самый прекрасный месяц, он хорош, оказывается, и в других городах, поэтому всегда стоишь перед дилеммой: уезжать или нет в это чарующее время; или что-то пропустишь там, или что-то не уловишь здесь. Золотая паутина в звенящем прозрачном воздухе, спешность неяркого солнца, особый шум осеннего моря. Нет, это все-таки там, дома. Здесь по-другому. В этом году она успела насладиться сентябрем у себя и успеть еще сюда, где теплее, где можно поймать еще кусочек лета, еще кусочек счастья.
Вполне закономерно, что я познакомилась с Ним в конце сентября. В этом месяце в воздухе слишком большая концентрация счастья, и я слишком открыта каждой клеточкой своего тела для его восприятия. Поры жадно впитывают, душа обнажена и готова, каждую секунду готова к чему-то: страсти, чувству, любви... У меня пониженный иммунитет в этом месяце, надо быть впредь осторожной. Хотя о чем это я? О какой осторожности? Пусть будет еще, я согласна, я готова, мне не жаль себя.
Они подплыли к мосту. Итальянец помог ей выбраться из гондолы, она расплатилась, он улыбался, приглашая приходить еще и именно к нему, если синьорина пожелает остаться в этом городе и захочет еще покататься.
— Да, синьорина пожелает остаться. Да, наверное, приду. Спасибо.
Лиля шла по Сан-Марко, когда уже почти стемнело. Наконец-то здесь относительно пустынно. Последние катера увозили запоздавших туристов прочь из этого города. На площади ветер гонял пакеты от корма, обертки от мороженого, банки от колы. Итальянцы не особенно спешили убирать все это.
Ее отель находился достаточно далеко от площади, чтобы весь этот туристический хаос не раздражал ее, и в то же время туда вполне можно было добраться пешком.
В отеле почти не было жильцов. То ли из-за цены, то ли из-за времени года. Как раз то, что ей надо, ее время года было любимое, а цена в данном случае не интересовала.
Лиля толкнула старинную деревянную дверь с решеткой. В маленьком холле никого не было. Она позвонила в стоявший на стойке колокольчик. Возникший тот же час портье, молодой мальчик с черными кудрями и ослепительной белой улыбкой, протянул ей key . Она поднялась в свой номер и захлопнула дверь. Как она любила этот момент! Весь мир оставался там, за дверью. И здесь, и дома. Эту прелесть может понять только тот, кто долго жил один и кому это в радость. На этом пространстве, на этой территории, нет
