Дуло смотрит Дону в лицо. Он с усилием давит зевок.
– Что еще она обо мне наврала?
– Что ты утонул. Иначе б тебя пристрелили.
– Меня пристрелили в Париже. Но, как ты убедился, не до конца.
Дуэль двойников, из которых один был в Париже поддельный, думает Дон, а вслух произносит:
– Уничтожить тебя могу только я. За этим-то ты и пришел.
– Я пришел наказать тебя правдой. А если она не прикончит тебя, помогу тебе пулей, чтоб ты меньше мучился…
Затемнение. Шаги. Осторожный, на цыпочках, вздох.
Шуршание лап по паркету.
Шаги уходящие. Время. Пространство. Севилья. Ничто.
– Черт возьми. Куда ты пропал?
Он молчит. А когда он молчит, говорю всегда я.
Говорить, как читать, мне удобней вслепую.
Я говорю:
– Фамилия его – де ла Пьедра, но уже без аль Соль.
В ней должен присутствовать камень: как)никак, а к тебе заявился твой Каменный гость. Полагаю, он отставник (персональный поклон Командору). Убивать для него – ремесло. Отсюда и пушка. Только едва ли Альфонсо пус) кал ее в дело. Военной профессией он обзавелся, по сути, лишь для вот этого случая. У него чешутся руки нажать на курок, но просто тебя пристрелить ему мало: он хочет тебя растоптать. Это твой антипод. Анти-Дон, у которого не было женщин, кроме той, что была твоей женщиной-навсегда. Но и ее у него тоже не было, потому что он выбрал ее своей женщиной-навсегда раньше, чем она стала женщиной. «Ей было всего лишь двенадцать, а мне двадцать два, – объясняет Альфонсо, гладя по шерсти собаку. (Распластавшись в ногах его, Арчи довольно урчит и виляет обрубком хвоста. Игрушка – не пес. Так он вел себя только с Анной. С тобой – никогда.) – Совсем еще кроха, на днях потерявшая мать. Хотела отдаться, но я не позволил. Она напустилась с ножом, а когда убедилась, что со мной ей не сладить, попыталась вскрыть вены…
Пришлось привязать ее и дожидаться, пока успокоится, – объясняет он чуть погодя. (Ты утираешь с губ кровь. Рукоятка разбила тебе пол-лица. В ушах шумит от удара. На бросок твой Альфонсо лишь выставил руку, чуть приподнялся из кресла и саданул тебя локтем в промежность. В ушах шум, но ты слышишь отчетливо каждое слово. То, что ты слышишь, тебя погружает в пучину отчаяния. Напоминает падение во сне в тысячекратно замедленной съемке. Только падаешь ты наяву, так что сны твои будут отныне лишь подготовкой к падению.) – Чтобы ее успокоить, я ей признался в любви и сказал, что у нас с ней все будет по-честному. Надо лишь перетерпеть годков эдак пять или шесть. Пустяковое дело, если уже за плечами четыре – столько я у них жил. Сколько жил у них, столько ее и любил. Чтобы ее успокоить, поклялся, что буду ей верен: коли любовь, то одна на всю жизнь. Я свое слово сдержал. Мне не было трудно. Трудно было меня ей простить. Вместо меня прощением своим она торговала с тобою». – «Торговала?» – «Конечно. А взамен встречалась со мной. И не прощала мне снова и снова». – «Анна тебя ненавидела!» – «Она ненавидела то, что по-прежнему любит меня. Потому подыскала тебя, чтобы любить меня дальше, продолжая надеяться, что ненавидит». – «Ты в бреду». – «Зачем же встречаться ей с тем, кто ей так ненавистен?» – «Вы с ней спали?» – «Я – нет. Она – да. Каждый раз, разделяя с тобой свое ложе…»
Время. Стоп-кадр. Москва. Свет в глаза. Наседающий хохот.
Герман. Совесть. Жена.
– Ну и стужа! – сетует друг, скидывая пальто. Он склоняется надо мной. Я лежу в позе Дона Ивана в своем кабинете и неприятно молчу. – И давно это с ним?
– Уже целую вечность.
– Какое сегодня число? – задаю я вопрос.
– Десятое декабря.
– А где лето?
– В Бразилии.
– А роман мой?
– Лежит на столе.
– Пусть отдохнет там с недельку от автора, – наставляет Герка Светлану. Потом, обратившись ко мне, начинает пытать: – Ну, злодей, что ты жрешь?
– Ничего он не жрет.
– Что, зажрался?
– Объелся романом. Застрял на дуэли, – раздражается Тетя. – Эти двое сошлись и бодаются лбами, выясняя, кто круче любил свою Анну. А она, представляешь, встречалась тайком и с Альфонсо!
– Это уже чересчур. Муж твой и впрямь заболел.
– У него фикс-идея: сколько бы Дон ни прелюбодействовал, утратить девственность он не в состоянии, потому что это девственность сердца, души, а не плоти.
– Прямо как я! – сопит радостно Герка. – Может, Дядю еще не поздно и вылечить. Идея мне нравится.
– Альфонсо, напротив, все еще девствен, но безнадежно порочен. Суть любви он желает постичь через разум.
– А вот это уже неразумно. Суть любви постигать надо опытом. Без него любовь – пытка.
– Что с Дядей?
– Не знаю. Эй, что с тобой? Почему ты молчишь?
– Вот так и дурачится! Внушил себе, будто молчание – золото. На, погляди, что нашла я в набросках к роману.
Друг надевает очки и читает:
– Все пойдет прахом, если не сделать упор на язык как на средство недостоверной коммуникации (достоверная возможна лишь в акте любви). Язык, как бы ни был он точен, извращает мысли и чувства и провоцирует непонимание. Как следствие – трагическая развязка. Оттого Дон Иван служит телу (на деле – любви). Язык и любовь – ключевой для романа конфликт. Отсюда дуэль: Альфонсо старается разложить все по полочкам и объяснить необъяснимое (язык), а Иван стремится все перечувствовать и перетворить (любовь). За дуэлью их – автор и текст. Один сочиняет и лжет, чтобы добраться до истины, другой музицирует истиной, чтобы спрятать ее за шумом из слов и – спасти. Что-то я как-то…
– Все просто: Дядя пишет, чтобы не врать, а как напишет, не знает, сумел ли добраться до правды.
– Сколько уже он корпит над романом?
– Без малого год. А тот все не встанет как следует на ноги.
– Нормально для годовалого ползунка, если учесть, что дети рождаются без коленных чашечек.
Покуда они говорят, я чешусь. И гадаю, куда подевался мобильник.
– Он все гадает, куда подевался мобильник разбившейся Анны.
– Это же ясно, как пить дать: прикарманил кто-то из марокканцев. Подобрал и затем прикарманил.
– А почему Дон Иван не взял распечатку звонков?
– Попробовал, но в фирме ему отказали, ведь уголовное дело не было заведено, – Герман очень доволен собой.
– Почему он их не подкупил?
– Не видел в том смысла. Он же не верил в убийство. Разве Дядя нам сам о том не говорил?
– Говорил. Но теперь, когда те же вопросы задает Дону Альфонсо, отвечать на них убедительно не получается. Жена умерла, а Иван унаследовал дом и богатство. Как-то все крайне удачно совпало.
