Бахарев подъехал вплотную к солдатам и цыкнул:
- Легче, легче, ребята!
Что за паршивая привычка у этого народа: слова не могут сказать по-человечески!
Солдаты оглянулись на офицера, заметили и блестящую коляску на резиновых шинах и придержали языки. Коляска укатила дальше.
А вот, разбрызгивая грязь, гикая, щетинясь пиками, проскакала казачья сотня, все в папахах набекрень, в шароварах с красными лампасами... Наверное, как застряла эта казачья сотня в годы войны, так и осталась на службе боярской Румынии.
- Хороши? - улыбнулся Бахарев, заметив, что Люси смотрит на казаков и что для нее это, по- видимому, как цирковое представление. - Обратите внимание, какая силища! Здесь ценно единство: здоровенные люди, по развитию недалеко ушедшие от животных, и здоровенные кони, умные, как люди. В своем взаимодействии они предназначены, чтобы рубить. И мне почему-то кажется, что именно они и спасут Россию...
Бахарев почувствовал, что его рассуждения не доходят до Люси, хотя она прилежно кивала и заранее во всем соглашалась с ним.
Результатом этого было то, что Бахарев не слышал, о чем толковали княгиня и Скоповский, и упустил нить разговора. Поэтому вопрос княгини, обращенный к нему, застал его врасплох.
- Видите ли... - смущенно пробормотал он, - собственно, я...
Но княгиня, с ее светским тактом, тотчас пришла ему на выручку:
- Александр Станиславович уверяет, что мы очень скоро вернемся в свои владения. Вы несогласны?
- Вы хотите знать мое мнение о прочности нового строя в России? - уже смелее заговорил Бахарев. - По этому вопросу я мог бы сделать целый доклад.
- Доклад - это слишком утомительно, - возразила княгиня. - Вы скажите только, да или нет. Сейчас все проблемы решают пушки. И вам, военным, легче разобраться во всей этой сумятице.
Бахарев заставил коня идти вровень с экипажем и, выждав, когда прогрохочет мимо военный возок, заговорил уверенно, играя голосом и показывая свою осведомленность во всем, что касалось международного положения:
- Как вам известно, так называемый Первый Всеукраинский съезд Советов провозгласил Украину Советской республикой...
- Это мы слышали, - проворчал Скоповский. - Провозгласить просто! Я вот возьму да провозглашу себя китайским императором... Большие шансы имеет гетман Скоропадский, - добавил он, помолчав, - о нем очень хорошо отзываются в высоких кругах.
- Скоропадский? - улыбнулась княгиня. - Он бывал у нас... Но он так непопулярен! Богат, не спорю. Но не стар ли для такой роли?
- Популярность делают, княгиня. Впрочем, Центральную раду поддерживает Франция. Она предоставила Раде заем в сто восемьдесят миллионов франков и послала в Киев военную миссию...
- Как это скучно! - протянула Люси. - За последнее время только и слышишь: 'миссия', 'заем', 'Центральная рада'... И что за охота мужчинам воевать? Как петухи!
- Душечка, - возразила княгиня, - но кому-то надо навести порядки хотя бы в том же нашем Прохладном?
- Так неужели же мужиков надо усмирять пушками? Не достаточно ли просто прикрикнуть на них? Послать урядника?
Все рассмеялись над рассуждениями хорошенькой девочки. По сторонам дороги, между тем, все чаще и чаще мелькали нарядные домики среди плодовых деревьев.
Скоповский стал рисовать красоты Бессарабии:
- Конечно, ее надо видеть весной, в цвету, или осенью, когда ветви ломятся от яблок...
- Но лесов здесь, по-видимому, нет? - спросила княгиня.
- Как это так нет? Такие леса! В них даже водились не так давно настоящие разбойники, честное слово! - горячился Скоповский.
- Я все хочу вас спросить, - обратился к нему Бахарев, - правда, что в Бессарабии свирепствовал и запугал всех помещиков некий Котовский? Я слышал какие-то невероятные истории. По-видимому, чистейшая выдумка? Или на самом деле было что-то в этом роде?
Скоповский внезапно переменился в лице. Его бросило в краску. Он подозрительно глянул на Бахарева: не насмехается ли он? Не намекает ли на одно происшествие?
Бахарев понял, что затронул неудачную тему. У Скоповского, вероятно, есть основания неприязненно относиться к этому Котовскому. Но кто же знал? Бахарев уже пожалел, что задал этот явно неуместный вопрос.
- М-да, - произнес наконец Скоповский, - выдумки тут нет, таковой действительно был лет десять назад... И это был не просто разбойник, а, так сказать, разбойник с политической подкладкой. В частности, у меня он сжег... да-с, подпалил с четырех концов... мой собственный дом... Пришлось отстраиваться заново...
- Вот как? - удивился Бахарев.
- Какой ужас! - всплеснула руками княгиня.
- Я не разорился, конечно, хотя этот злодей что делал - уничтожал долговые записи, отнимал у нашего брата, помещиков, деньги и раздавал их крестьянам. Я, как видите, не разорился, а Котовского, надо полагать, повесили, как он того и заслуживал...
- Разумеется! - И Бахарев поспешил переменить разговор, стал расспрашивать, каков город Кишинев, много ли в нем жителей, красив ли он. Наверное, масса фруктовых садов? И ведь когда-то он был местом ссылки Пушкина? И как, есть ли там гостиницы? Рестораны?
Скоповский охотно рассказывал о Кишиневе и опять повеселел.
- Сегодня Кишинев, завтра Москва! - восклицал он. - Нет никаких оснований отчаиваться.
- Союзники не допустят! - с чувством произнесла княгиня, молитвенно складывая руки, толстые, в митенках.
- Нет, не союзники, мы не допустим, мы, русские люди! - горячо возразил Юрий Александрович. - Мы не допустим, чтобы мужики своевольничали, чтобы у власти стояли евреи и всякий сброд, вернувшийся с каторги, из Нарымского края!
Юрий Александрович знал за собой такую особенность: часто, когда он что-нибудь делал, что-нибудь говорил, в его мозгу появлялось какое-то другое его 'я', наблюдатель, снисходительно, а иногда с улыбкой созерцавший его действия. И когда Юрий Александрович любезничал с неприятным ему человеком, этот наблюдатель нашептывал: 'Прогони его, ведь он тебе противен!' - или же поощрял: 'Ничего, ничего, притворяйся, если это принесет пользу'. Сейчас это второе 'я' в самый разгар красноречия спрашивало Юрия Александровича: 'Скажи по совести, говорил бы ты так же горячо, если бы в коляске не было этой девушки?'
Ну что ж. Очень может быть, что именно она вызвала его на такую запальчивость. Ему почему-то казалось, что Люси, слушая его, слышит и подтекст этой речи: 'Мы не допустим', - говорит он, но хочет сказать: 'Ты прекрасна! Я готов вызвать на поединок весь мир и сражаться за тебя, мстить твоим обидчикам, завоевывать тебя и складывать к твоим ногам трофеи...'
Может быть, и княгиня понимала чуточку этот разговор? Скоповский слушал внимательно и бесстрастно. Юрий Александрович продолжал:
- Я, конечно, молод, я еще не испытал законного удовлетворения хозяина, семьянина. Но я болезненно люблю Россию, вот такую, как она есть: сиволапую, безалаберную, с базаром, колокольным звоном, удалыми ямщиками и тройками...
Юрий Александрович уловил благосклонные улыбки на лицах княгини и Скоповского, увидел и сияющие глаза Люси. Безусловно, им нравится, что он говорит!
- Скажите, - повышал он голос, одновременно натягивая повод, - разве выносимо, что прекрасные, изнеженные женщины вынуждены мыкаться по проселочным дорогам и искать убежища? На что это походит: на Украине нет хлеба! Россия - не позорище ли! - отказывается от царских долгов! А, да вы все это знаете... Обнищание, безвластие... Нельзя этого терпеть! - и Юрий Александрович как неожиданно
