— Вах! — повернувшись к жадно курившему Аджи-Курбану, воскликнул Сеид-ага. — Я всегда говорил, что ты предатель.
— Довольно болтать! — оборвал его Кайманов. — Где остальной терьяк? Где упаковки с заплечными ремнями? Где Атагок, Анна´, Шарапхан?
Взглянув вдруг на левую руку Якова с обрубленным безымянным пальцем, Сеид-ага ударил себя ладонью по лбу и застонал, раскачиваясь из стороны в сторону, подвывая от злости:
— Ай, какой ишак Сеид-ага! Какой старый, глупый ишак! Как я тебя сразу не узнал? Большой беспалый Ёшка! Такой приметный, собачий сын, а я не узнал!
От испуга и растерянности, охвативших старика в первую минуту, теперь не осталось и следа. Его круглые глаза и коричневое высушенное солнцем лицо зажглись лютой ненавистью. Он глумливо усмехнулся:
— Ты, Ёшка, умный человек, я — умный человек. Аджи-Курбан нас не слышит: накурился, ему хоть по голове палкой стучи. Ты меня не видал, я тебя не видал. Иди, дорогой, откуда пришел. Не пойдешь, плохо тебе будет.
— Ты что, сволочь, грозишь мне?
— Зачем ругаешься, Ёшка? — все с той же нагловатой усмешкой продолжал Сеид-ага. — Хочешь, скажу, у кого терьяк? Слушай, дорогой... В городе есть дом с железным петухом на трубе. Красивый дом. В нем живет мать Ёшки Кара-Куша. Ее мужик Флегонт Лука оглы — самый богатый бай. Весь терьяк в городе у него. Пойди, дорогой, спроси, какие к нему люди ходят? У родной матери спроси. Пойдешь?..
— Вылезай из своей норы! — приказал Яков.
— Пожалеешь, Ёшка, — продолжал Сеид-ага. — Один раз ушел из НКВД, в другой не уйдешь... Думай, Ёшка, думай. Что тебе Сеид-ага? Таких, как я, тысячи. Одним больше, одним меньше — всех не переловишь. А не отпустишь меня, себя погубишь, мать погубишь. На первом допросе буду про тебя с матерью говорить...
— Пока что скажешь, — перебил его Яков, — где упаковки с ремнями, где остальной терьяк, где главари группы Шарапхана. — Он с силой потянул за конец веревки, которой связал Сеиду-ага руки.
— Ёшка!.. — выгнувшись от боли, вскрикнул перекупщик опия. — Я — старый кочахчи. Ты еще в штаны делал, когда все на границе знали, кто такой Сеид-ага. Режь меня, Ёшка, на куски, железом жги, ничего не скажу. Лучше отпускай сейчас. Не отпустишь, выдам НКВД твою мать и отчима.
— Ты, вошь седая, мать не трогай!
В Кайманове все кипело, но слова старого контрабандиста попали в цель: арестовывая Сеида-ага, Яков ставил под удар мать. Но может, старик просто отводит от себя удар? Нужен обыск.
Оставив связанного перекупщика опия у стены дома, он вышел за калитку, подал условный сигнал. Подъехала машина. Карачун послал за председателем аулсовета. Во двор вошли пограничники.
— Принес? — послышался из машины голос Каип Ияса.
— Что принес? — не понял Кайманов.
— Ай, Ёшка, почему спрашиваешь? Сам говорил, покурить принесешь.
Яков молча вернулся в дом, вынес лампочку с чубуком, которые настраивал для него Сеид-ага, передал Каип Иясу, повернулся к коменданту.
— Товарищ майор, этот старый змей, — кивнул он в сторону Сеида-ага, — умрет, ничего не скажет. Придется делать обыск.
О Мордовцеве он промолчал, хотя и был уверен, что Сеид-ага сказал правду. Сколько ни раздумывай, придется ехать за Флегонтом, приглашать на допросы мать.
Карачун, выйдя из машины, отдал какое-то приказание командиру резервного взвода. Ждали председателя аулсовета, чтобы начать обыск.
Каип Ияс, получив терьяк, да не какой-нибудь сырец, а настоящую, заправленную по всем правилам трубку, затянулся несколько раз, не удержался от восторженного восклицания:
— Ай, джанам, Кара-Куш! Это же настоящий ширя! Сам Ёшка Кара-Куш принес Каип Иясу ширя!..
Не слушая его, Яков пытливо осматривал двор: «Где искать упаковки? Где прячутся бандиты?»
— Думаешь, я не знаю, какой терьяк ты мне в гавахе давал? — продолжал Каип Ияс. — Маленький старшина Гали все рассказал. Каип Ияс, как узнал, сразу упал, встать не мог. А теперь сам Кара-Куш принес Каип Иясу ширя!
Старый терьякеш был в отличном расположении духа. Глаза его, обычно мутные, с желтоватыми белками, светились сейчас энергией и отвагой. Яков подошел к машине, миролюбиво сказал:
— Довольно болтать, Каип Ияс. Получил свой ширя — сиди смирно. Стрелять начнут, лезь под машину, а то как раз схватишь пулю.
— Я под машину? Ты думаешь, Каип Ияс боится пули? Каип Ияс ничего не боится. Самого Шарапхана не боится! Вот какой Каип Ияс.
При упоминании имени Шарапхана Кайманов пытливо посмотрел на терьякеша, но, убедившись, что у того уже «винт за винт заходит», только рукой махнул.
К окраине аула подъехал крытый брезентом грузовик. Из кузова стали выпрыгивать красноармейцы.
Пришел председатель аулсовета — молодой, быстрый в движениях туркмен.
— Может, сам скажешь, где упаковки? — подойдя к Сеиду-ага, спросил Карачун. — Ведь все равно найдем.
— Если у вас есть ордер на обыск, ищите, — зло ответил старик, глядя ненавидящими глазами на коменданта и красноармейцев.
Пограничники тщательно осмотрели дом и двор, но ни упаковок, ни банок с опием не нашли. Осталось осмотреть лишь сваленные во дворе дрова — корни саксаула и тери-скена.
— Разбирайте поленницу, — приказал Карачун. Пока искали в доме, старик был невозмутим, но, как только пограничники начали растаскивать дрова, не выдержал, с угрозой произнес:
— Ну, Ёшка, проклянешь тот день, когда тронул меня! Кровавыми слезами заплачешь...
Кайманов дословно перевел коменданту его слова.
В дровах нашли несколько бязевых мешочков, как видно сделанных из мужского белья, с одной стороны зашитых, с другой — завязанных тесемками. В каждом — около килограмма опия. Мешочки были сложены на плотно утрамбованной земле. Видно было, что трамбовали совсем недавно.
— Копайте здесь, — приказал Карачун красноармейцам. Через некоторое время из ямы извлекли замотанные в мешковину два небольших ящика с заплечными ремнями. Карачун приоткрыл один из них. Тускло блеснула металлическая панель с тонкими стрелками на круглых приборах.
— Радиостанция? Кому? — обернувшись к неподвижно сидевшему у стены Сеиду-ага, спросил комендант.
— Твой Кара-Куш знает, — криво усмехаясь, ответил старик.
— Говорит, что я знаю, — перевел Яков.
— Мордовцеву? — Федор вскинул брови. — А почему ты об этом должен знать?..
То ли от усталости, то ли от нового приступа малярии Яков почувствовал себя совсем плохо. Придерживаясь за стенку дувала, он побрел в сторону от двора, в котором все еще продолжался обыск. В глазах потемнело, тошнота хватала за горло, начиналась рвота. Добравшись до сарая соседнего двора, он прислонился лбом к стене, изо всех сил цепляясь скрюченными пальцами за низкую глинобитную крышу, боясь, что вот-вот свалится.
— Плохо тебе?
С трудом понял, что вслед за ним пришел Карачун.
— Пройдет...
Карачун помолчал, дожидаясь, пока Кайманов преодолеет слабость.
— Закончим здесь, поедем Флегонта брать, товарищ майор, — сказал наконец Яков, тяжело дыша, чувствуя острый запах овечьего хлева, трав и просушивавшегося неподалеку кизяка.
Где-то совсем рядом послышался детский голос:
— Яш-улы, а яш-улы, послушайте, что я вам скажу. Подойдите сюда.
Кайманов скосил глаза, увидел девочку лет десяти, выглядывавшую из виноградника. Карачун подошел.
