— Такая слава о тебе, Шарапхан, а ты боишься даже имя свое назвать!
Шарапхан опять ничего не ответил, лишь едва заметно усмехнулся.
— Какой же ты главарь, если ведешь себя как последний шакал? Или меня не узнал?
Шарапхан и на это ничего не ответил.
— А ведь мы с тобой давно знакомы, Шарапхан. С тех пор как я вот таким пацаном по Даугану бегал. Ты стрелял в моего отца. Если ты меня боишься, значит, дерьмо ты, а не Шарапхан.
В лице бандита что-то дрогнуло. Свирепые глаза его налились кровью, но он сдержал себя, негромко проговорил:
— Всю жизнь я жалел, что и тебя тогда вместе с твоим отцом не убил.
— Узнал все-таки?
— На отца похож, — не опуская ненавидящего взгляда, сказал Шарапхан. — Попал бы на моей дороге раньше, я бы с тобой долго не разговаривал.
Кайманов едва справился с собой, стараясь ничем не выдать давивший сердце гнев. Отец, Каип Ияс, пуля в груди Аликпера, десятки других людей, погибших от рук бандита, — слишком дорогая цена за то, чтобы разговаривать сейчас с Шарапханом.
— Когда уходит из жизни большой человек, — проговорил Шарапхан, — за ним все равно уйдут те, кто топтал его следы. Шарапхан не один.
— Грозишь, сволочь? — не выдержал Яков.
— Увести арестованного, — приказал капитан.
С ненавистью и гневом наблюдал Кайманов, как медленно поднялся со своего места Шарапхан и, ссутулив могучие плечи, пошел к двери. У порога остановился, повернулся всем корпусом, сказал:
— Прощай, Ёшка. Боялся я. Думал, Кара-Куш — сопляк, пустое слово. Вижу, сила... От такого пулю получить не стыдно...
Еще раз окинув всех тяжелым взглядом, неторопливо вышел в сопровождении конвоиров.
Кайманов молча проводил его тяжелым взглядом. Еще недавно он имел право считать главным делом своей жизни месть Шарапхану. Почему же он лишен этого права теперь? Не лишен. Это право осталось за ним. Но оно перестало быть личным. Шарапхан — государственный преступник, лютый враг Советского государства. Он должен рассказать перед смертью все, что знает. Это важно, с этим нельзя не считаться. Бандита будут судить, он понесет заслуженное возмездие. «И я, как переводчик, обязан помочь следствию, чтобы показания бандита были исчерпывающе полными. В этом — мой долг».
Возвращаясь в комендатуру, Яков увидел на скамеечке возле ворот Амангельды, приехавшего почти на сутки раньше.
— Салям, Амангельды-ага, — приветствовал он его. — Когда же ты успел доехать? Я тебя приглашал только на завтра.
Следопыт невозмутимо пожал руку заместителю коменданта, с достоинством проговорил:
— Я верю тебе, яш-улы, что ты посылал за мной. Мне сказал об этом дежурный комендатуры. Когда ты думал обо мне, я думал о тебе. У меня для тебя большая новость.
— Я слушаю тебя, Амангельды-ага.
— Яш-улы, — понизив голос, сказал следопыт. — Люди говорят, появился Аббас-Кули.
— Большую новость принес ты мне, Амангельды-ага. Надо хорошо подумать, что делать. Аббас-Кули — поганый хвост Флегонта. Помоги нам его найти. Ты, наверное, знаешь, где его искать.
Наблюдая во время разговора за следопытом, он понял, что тот еще не простил ему разлада с Федором Карачуном, обиды, нанесенной бывшему коменданту. Но для Амангельды дело есть дело.
— Сагбол, Ёшка, что не забыл меня, не сделал, как Павловский, — сказал он.
— Я не знаю, Амангельды-ага, как сделал Павловский.
— Как не знаешь? Все знают.
— Болел я тогда.
— Ай, яш-улы, не хочется вспоминать. Большую обиду сделал мне Павловский, когда заместителем коменданта Федора Карачуна был. Ладно, расскажу, тебе про это знать надо. Приехал ко мне пограничник, спрашивает: «Здесь Амангельды живет?» Здесь, говорю. «Тебя начальник Павловский к себе в комендатуру зовет». Аи, думаю, видно, трудный след увидел Павловский, нужен ему Амангельды. Заседлал ишака в час ночи, поехал. К утру, думаю, на месте буду, как раз след виден будет. Еду на ишаке, горы слушаю, звезды смотрю. Стало небо на востоке от гор отдирать, подъехал к комендатуре. Павловский у ворот стоит. Салям, говорю, начальник! Ты сказал, чтобы я приехал, вот я и приехал. Он меня в дом не позвал, чаю не предложил. «У тебя, — говорит, — есть оружие, числится за нашей комендатурой. Сдай винтовку». Зачем тебе, говорю, моя винтовка? У тебя — много, у меня — одна. Пускай остается. Бандитов приходится ловить. Каждый день на свою дозорную тропу хожу. «Понимаешь, — говорит, — я остался за коменданта, не хочу, чтобы наши винтовки были у посторонних». Я не посторонний, говорю. Я — Амангельды. А он мне: «Кто такой Амангельды, я не знаю». Как кто такой, спрашиваю. Я всю ночь ехал, думал, помогать надо след искать. Сколько лет на Душаке и Мер-Ков следы смотрю, а ты почему не знаешь, кто такой Амангельды? Хорошо, что вернулся в комендатуру Федор Карачун. «Ай, салям, — говорит, — яш-улы! Как себя чувствуешь, Амангельды-ага?» Я говорю: Павловский не знает, кто такой Амангельды, хочет винтовку отобрать, скажи ему. «Ай, — говорит Федор, — пусть будет у тебя винтовка. Пойдем ко мне, дорогой, чай будем пить!»
Амангельды, и сейчас переживая оскорбление, нанесенное Павловским, обиженно замолчал.
Слушая его рассказ, Яков краснел от стыда за бывшего замкоменданта Павловского. Начальник пограничных войск знает, кто такой Амангельды. Один Павловский не знает.
— Я тебя очень уважаю, Амангельды-ага. Ты меня учил следы читать. И сейчас учишь. Скоро к нам придет молодое пополнение. Хочу, чтобы ты поучил следопытству молодых. И еще прошу, побольше привлекай людей в бригаду содействия.
— Сделаю, яш-улы, все сделаю, — пообещал следопыт. — Когда стал комендантом Федор Карачун, сразу позвал Амангельды и всех старших бригад содействия. Майор Логунов и ты тоже так сделали. Это хорошо.
— Ай, яш-улы! Нельзя думать, как охранять границу, и не думать, как живет Амангельды. Сейчас, когда война, и ты, и я, и другие еще больше за все в ответе.
ГЛАВА 10. СВЯЩЕННЫЕ РУБЕЖИ
Знакомство с пограничниками подразделений, подчиненных комендатуре, Кайманов начал с Дауганской заставы. Майора Логунова срочно вызвали в управление погранвойск. На Дауган Яков ехал один.
Как давно он не ездил по этой с детства знакомой дороге! За последние годы трасса ее изменилась: раньше от Асульмы она шла по дну ущелья, теперь же от барака у щели Сия-Зал поднималась прямо к дауганским вилюшкам. Но все равно ему она знакома очень давно.
Непрерывной лентой бежит под колеса машины асфальт. Остались позади каменные мамонты Асульмы, ставший почти нежилым барак ремонтников, дауганские вилюшки. Последний поворот, и машина с ходу влетела в милую, родную долину Даугана.
— Заедем на кладбище, — сказал он водителю.
Свернули на проселок.
От самых ворот кладбища виден обелиск на могиле отца. Рядом с ним деревянный крест с дощечкой, на которой выведено:
«Глафира Семеновна КАЙМАНОВА.
Родилась в 1892 году.
Погибла от руки бандита в 1940 году».
Мать была верующей, потому и крест. Но тот, кто делал надпись на прибитой к нему дощечке, как бы
