вычеркнул из ее жизни годы «достатка», когда была она женой Флегонта. Фамилию оставил старую, отцовскую, как бы снимая этим с памяти о матери даже тень врага — Мордовцева.
В скорбном молчании стоял Яков у дорогих могил. Думал об утрате самых близких, о тысячах могильных холмов, ежедневно выраставших там, где теперь катился огненный вал войны. «Первыми гибнут те, кто не щадит своей жизни ради других, — вспомнил он слова, сказанные Василием Фомичом много лет назад. — Но какой ценой может быть оплачен долг живых перед погибшими?..»
Все время Кайманова не покидало тягостное чувство вины перед отцом и матерью. Кто знает, может, отец осудил бы его за то, что не его рукой будет застрелен, как бешеная собака, Шарапхан. И уж конечно, он не простил бы сыну того, что тот не смог отвести руку убийцы от матери. Есть ли его, Якова, вина в гибели матери? Наверное, есть. Ведь он даже не пытался уговорить ее не делать рокового шага — не выходить замуж за Мордовцева. А такие ошибки не остаются без последствий. Да и мог ли он предугадать, как развернутся события? Мать оказалась между двумя мирами. Она погибла потому, что слишком поздно сделала выбор...
Выйдя за ограду, он надел фуражку, сел в машину, приказал водителю Скрипченко ехать в сторону поселка, а оттуда — к заставе. Еще больше разрослись карагачи и чинары на улицах поселка, сомкнули кроны над дорогой. Асфальтовая стрела уходила в зеленый тоннель.
Подъехали к поселковому Совету. Только Скрипченко остановил машину, как на крыльце поссовета появился Алексей Нырок в военной гимнастерке. Вслед за ним в стеганом халате степенно вышел Балакеши.
— Яша, придет! Каким ветром к нам?..
— Салям, Ёшка! Заходи, дорогой!
Стали собираться дауганцы. Яков едва успевал отвечать на приветствия.
— Ай, Ёшка, смотри, какой ты большой начальник стал! На фронт поедешь или у нас будешь?
— Молодец, что приехал. Сейчас будем барана резать, шашлык жарить, большой праздник делать!
— Что вы, братцы, спасибо... Я ведь только так, на минутку заглянул...
Вместе со старыми друзьями он неторопливо прошел по улице, так о многом напомнившей ему. Остановился возле вросшего в землю камня у бывшей почтовой станции Рудометкиных. Прошел к домику, в котором прожил с семьей добрый десяток лет.
— Моя квартира, — пояснил Балакеши.
Из соседнего дома, где жил Барат, высыпала целая куча ребятишек. Вслед за ними вышла дородная женщина, жена Барата — Фатиме. Вскоре появился и сам Барат.
— Ай, яш-улы! Салям, дорогой, — радостно воскликнул он. — Ай, как хорошо, что ты приехал. Как я рад тебя видеть!
Кайманов и сам не меньше Барата обрадовался встрече, хотя виделись они совсем недавно. Но одно дело разговаривать с глазу на глаз, и совсем другое — чуть ли не при всех жителях поселка встретить и обнять верного друга. Он решил выдержать весь ритуал приветствия.
— Как живешь, дорогой брат? — задал первый обязательный вопрос.
— О, Ёшка! Кургун якши, — расплылся Барат в счастливой улыбке.
Вслед за отцом, как по команде, заулыбались и ребятишки.
— Слушай, Барат! — нарушая порядок ритуала, с удивлением спросил Яков. — Это все твои? Когда успел? Прошло ведь не так много времени.
— А, Ёшка, — безнадежно махнул рукой Барат. — Фатиме такая жена: издали Барата увидит — бежит двойню рожать. Я говорю: «Подожди, Фатиме, не ходи так часто». А зачем, говорит, родильный дом строили? Понимаешь, там у нее своя койка. Может, койка такая? А? Как думаешь? Или горный воздух виноват?
Вокруг засмеялись, отпуская шуточки в адрес Барата и Фатиме. Оба родоначальника большого семейства, еще молодые и крепкие, выглядели в окружении детворы вполне счастливыми.
— Молодец, Барат! — сказал другу Яков. — Скоро твоих балайчиков будем на границу брать, военному делу учить.
— Рамазана хоть сейчас бери. Мало-мало на границе поучится, лучше всех воевать будет.
В толпе Яков увидел вполне сформировавшегося юношу — сына Барата, которому можно было дать, по крайней мере, лет шестнадцать.
К крыльцу подошел Али-ага. Редкие волосы на его голове стали совсем белыми, но сам он выглядел по-прежнему бодро. Яков по-сыновнему обнял старого костоправа, столько раз выручавшего его из беды.
— Здравствуй, дорогой Али, верный старый друг! Время не трогает тебя, хотя уже унесло многих из тех, кто вместе с тобой истирал подошвами чарыков эти камни.
«Младшие всегда благодарны старшим за то, что они стоят боевым охранением на пути неумолимого времени. Когда время сваливает первую шеренгу, на смену ей, защищая молодых, встает вторая», — подумал Яков. Сам он только еще приближался к этой шеренге второго поколения, но он уже не считал себя молодым. Уйдут из жизни такие, как Али-ага, Балакеши, тогда и для него настанет черед стать заслоном на пути времени...
— Вот и встретились, Ёшка-джан, — всматриваясь в лицо Якова, сказал Али-ага. — Я думал, больше тебя не увижу.
— Что ты, дорогой Али-ага? Лечил моего отца, лечил меня, будешь еще и внуков моих лечить. Видишь, какой я крепкий: ни горы, ни пули не берут! Очень хорошо лечишь... Друзья! — обратился он ко всем собравшимся. — В трудное время я приехал в родной Дауган. Вы уже, наверное, знаете, я теперь заместитель коменданта участка. Но одни начальники и даже все наши пограничники не смогут без вашей помощи уберечь границу. Вы хорошо знаете горы, пограничную службу. Пусть каждый из вас чувствует себя пограничником. Ваша помощь нам очень нужна. Вот, говорят, снова появился Аббас-Кули. Надо его поймать. Если мы все будем на страже, ни один враг, как бы ни был он хитер, не нарушит наши священные рубежи. Так я говорю?
— Так, Ёшка, так, — за всех ответил Балакеши. — Не первый год живем тут. Алеша вот на фронт уходит. Мне председателем быть. Вместе, дорогой, работать будем: ты — военный начальник, я — гражданский.
И снова бежит под колеса машины асфальт. Мелькают плиты на подпорной стене. Минули сложенные из камней круглые укрепления бывшего казачьего поста, за ними — ворота заставы.
Начальник сюда еще не назначен. Его обязанности временно исполняет младший политрук, недавно прибывший на границу после окончания училища.
— Дежурный! — крикнул часовой, когда машина остановилась во дворе заставы.
Вместо дежурного к машине четким шагом подошел молодой командир, назвался младшим политруком Красноперовым, отрапортовал и, сделав шаг в сторону, чтобы пропустить начальство, резко отдернул руку от козырька фуражки.
«Козыряет лихо. Как-то служить будет?» — подумал Кайманов, выходя из машины и молча пожимая руку Красноперову. Словно забыв о том, зачем приехал, он окинул взглядом знакомый двор. Вон сарай, возле которого в первый день его приезда на заставу был привязав раненный контрабандистами ишак. Тогда еще привлеченная свежей кровью сорока все пыталась сесть на спину ишаку, и Аликпер метким выстрелом на лету сбил ее. Вон с тех ступенек крыльца сбежал Федор. Где он теперь? Жив ли? Крепкая дружба связывала их. Когда ему, Якову, приходилось решать трудные задачи, он знал: есть Карачун, который сумеет найти правильное решение. Теперь многие, очень многие вопросы придется решать самому. И этот молоденький политрук Красноперов и все другие, кто несет службу на заставе, видят в нем старшего начальника. Его решения теперь для них закон. Они должны быть всегда правильными, безошибочными... На то же крыльцо вышла тогда Светлана, чтобы позвать его и мужа завтракать, и огорчилась, узнав, что они должны немедленно выехать на границу. Где теперь Светлана? Может, уже едет на фронт? Там теперь очень нужны опытные врачи.
Обеспокоенный затянувшимся молчанием представителя комендатуры, младший политрук Красноперов заметно нервничал, со все возрастающей тревогой следил за его взглядом: все ли в порядке в казарме, в столовой и кухне, в конюшне и вольере для служебных собак?
