если он, Яков, сподличает, выгораживая себя, Гришатка вырастет, все поймет и не простит. Пусть и Василий Фомич знает, что дух комиссара тверд не только в нем самом. Светлана сказала: все остается в человеке! Эти дни тоже останутся. Надо только выдержать до конца. Если бы не приказал Лозовой, он, Ёшка Кара-Куш, наделал бы шуму! Но он не смел ослушаться! Немыслимо тяжело терять такого человека, как Василий Фомич, и знать, что ничего не можешь сделать. С его уходом, казалось, кончалась целая эпоха.
А в то же время как все просто! Вместе вошли в вестибюль: один пожилой, другой молодой, обнялись, попрощались. Один под конвоем пошел по коридору, другой остался возле тумбочки. Попрощались и разошлись. Со стороны трудно понять: с чем прощались? А ведь было прощание с жизнью!..
— Вы к кому? — спросил Якова все время наблюдавший за ним рослый старшина, с наганом на поясе.
Яков назвал свою фамилию. Он ожидал увидеть в вестибюле команду вооруженных охранников, но все происходило до обидного просто.
— Оружие есть? Нож есть? — привычно спросил старшина и, когда Яков, вывернув карманы, ответил «нет», пояснил: — Второй этаж, седьмая дверь направо.
И все. Сделал свое дело, сел на место. Ему было наплевать, что минуту назад прошел здесь под конвоем комиссар Лозовой, прошел, чтобы, может быть, никогда не вернуться. Худшего издевательства нельзя придумать. Наверняка сработал Павловский. Как жалел сейчас Яков, что не пристрелил его тогда, когда он приходил отбирать винтовку! Одним гадом на земле стало бы меньше...
Потрясенный обрушившимся на него горем, забыв, где он, зачем он здесь, Яков продолжал стоять возле тумбочки, не замечая удивленно посматривавшего на него старшину.
— Ты что, глухой или не понял? — грубовато сказал тот. — Второй этаж, седьмая дверь направо.
Кайманов посмотрел на него, понял, что старшина тут ни при чем, отвернулся и, сгорбившись, сильнее обычного прихрамывая, стал подниматься по лестнице на второй этаж.
ГЛАВА 10. ГЛУХАЯ СТЕНА
На втором этаже Кайманова снова спросили:
— Оружие есть? Нож есть?
Часовой проверил карманы и, убедившись, что у него нет ни пистолета, ни ножа, вручил ему заранее выписанный пропуск.
Яков медленно пошел по длинному коридору, читая по пути таблички с фамилиями. Из-за дверей слышались громкие голоса. Откуда-то донесся приглушенный крик. Ему стало не по себе. Вот и дверь «его» кабинета. Постучал.
— Войдите...
За письменным столом — человек средних лет, в штатском. Следователь. Бледное, утомленное лицо. Под глазами темные круги. Волосы гладко причесаны, смоченные то ли водой, то ли бриолином, влажно блестят. В углу, за отдельным столиком, очевидно, писарь. У входа — часовой с винтовкой.
— Садитесь, — предложил следователь. — Курите! — Пододвинул пачку папирос.
С тридцатого года Яков не курил, но тут, волнуясь, взял папиросу, жадно затянулся. По привычке все подмечать, увидел, что средний ящик письменного стола приоткрыт: достаточно одного движения, чтобы выхватить пистолет.
Следователь читал какую-то бумагу, затем отложил ее в сторону, внимательно посмотрел на Кайманова.
— В Москву телеграфировали?
— Послал две телеграммы: Иосифу Виссарионовичу Сталину и Михаилу Ивановичу Калинину.
— Не надо было. Мы бы и сами разобрались. Что у вас стряслось на Даугане?
— Народ посчитал, что меня неправильно сняли с председателей.
— Кто организовал сборище?
— А разве собрания всегда надо организовывать?
— Вопросы задаю я, вы — отвечаете. Кто организовал собрание?
— Товарищ следователь, вы шьете дело комиссару Лозовому. Ничего у вас не выйдет. Вызывайте хоть весь поселок, все скажут: комиссар собрание не организовывал. За меня люди сами вступились. Если по чести: моей вины во всем этом деле тоже нет. Портреты Антоса с его биографией продержал у себя Павловский, а потом подкинул в поселковый Совет. Секретарь райкома Ишин почему-то обвинил во всем меня.
— Вы знаете, что будете отвечать за каждое слово, сказанное здесь?
— И отвечу. Как только выйду отсюда, о комиссаре Лозовом и о себе Наркому обороны напишу.
— А если так скоро не выйдете?
— Люди напишут. Комиссар сделал все, чтобы не допустить стихийный бунт, а вы его под стражу. Вы не знаете, кого вы взяли.
— Кого арестовали, разберемся. Сейчас речь идет не о Лозовом, о вас. Если вам не все равно, сколько вы пробудете здесь, отвечайте на вопрос прямо. Кто организовал собрание на Даугане?
— Ну я организовал, я! — теряя терпение, воскликнул Яков. — Сдал дела, хотел пулю себе в лоб пустить, да комиссар вовремя подоспел. Народ сбежался, Василий Фомич повернул дело так, что все согласились дождаться представителя исполкома. Что еще надо?
— Хорошо. Теперь скажите, вы знаете, что бывает за вооруженное сопротивление власти?
— Какое еще сопротивление? Насчет Павловского?
— Значит, вы не отрицаете, что оказали вооруженное сопротивление заместителю коменданта Павловскому?
— Жалею, что не пристрелил! Это он все затеял. Бдительность проявил! А из-за самого погибли Шевченко и Бочаров — пограничник и наш бригадир. Вот кого надо судить, а не меня и не комиссара.
— Значит, вы не отказываетесь, что угрожали Павловскому оружием и сейчас жалеете, что не застрелили его?
— Да, жалею, — в запальчивости подтвердил Яков.
— Этими словами вы подписываете себе приговор. Существует статья, касающаяся пограничной зоны...
Резко зазвонил телефон. Следователь снял трубку, коротко сказал: «Нет, сейчас занят». Якову показалось, что в мембране звучит знакомый голос. «Кто бы это мог быть?» Следователь положил трубку, снова поднял на него темные проницательные глаза.
— Скажите, Кайманов, когда вы только приехали на Дауган, вы встречались с контрабандистом по имени Каип Ияс?
— Я его задержал и передал на погранзаставу.
Он отвечал не задумываясь, будто не верил, что допрос ведется всерьез.
— До того Каип Ияс всю ночь пребывал вместе с вами в одной пещере?
— Была же гроза, ливень!
— А не кажется ли вам странным, Кайманов, что тот же Каип Ияс вторично встретился в погранзоне с вами и Лозовым? Комиссар с ним беседовал? Верно?
— Черт знает что! — вырвалось у Якова.
— Значит, вы не отрицаете, Кайманов, что и во второй раз встречались с контрабандистом по имени Каип Ияс, что после стычки с нарушителями государственной границы комиссар Лозовой и вы вели с ним продолжительную беседу?
— Слушайте, — еле сдерживая себя, произнес Яков. — Каип Ияс — последний терьякеш, шаромыга. Это — падаль, не человек. Его не только на Дауганской заставе знают, но и начальник заставы Пертусу Черкашин знает и комендант Федор Афанасьевич Карачун...
— Отвечайте, да или нет?
