— Отказываюсь отвечать!
— Отказываетесь?.. Заставим...
В зловещей невозмутимости тона, каким были произнесены эти слова, Яков почувствовал и многодневную усталость, и неумолимую волю — любыми путями добиться признания. Пока что использовался самый безобидный способ — беседа...
Снова зазвонил телефон. Следователь с видимой досадой снял трубку, недовольно слушал чей-то взволнованный мужской голос. Яков перевел дух. Это была минутная передышка, маленькая возможность собраться с мыслями. Кто сочинил напраслину о мнимом шпионаже Каип Ияса? Кому потребовалось сделать его шпионом? Кто доложил все подробности вплоть до того, что комиссар Лозовой беседовал с ним? Надо же придумать: Каип Ияс — агент! Чушь какая-то! И вместе с тем в вопросах следователя была неумолимая логика. Словно какая-то бесстрастная машина затягивала Кайманова своими шестернями, втаскивала в жадную пасть, ощеренную железными клыками. Еще немного, и пасть захлопнется, ловушка сработает.
Он вдруг с ужасом подумал, что не сможет доказать своей невиновности. Следователь уже внес в протокол допроса показание, что он угрожал Павловскому. Но это еще куда ни шло. А вот с Каип Иясом дело намного хуже. Обвинение нелепое, но его невозможно опровергнуть. Попробуй докажи, что Каип Ияс не шпион. Станешь доказывать, скажут, выгораживаешь, защищаешь. Как ни крути, а Каип Ияс иностранец, нарушитель границы.
— Я уже сказал, что сейчас занят! — раздраженно говорил в трубку телефона следователь.
Обостренный слух Якова теперь совершенно отчетливо улавливал каждое слово, звучавшее в мембране. Человек на другом конце провода кричал во весь голос:
— Я настаиваю, чтобы вы меня приняли. Это по делу Кайманова. У меня разрешение начальника погранвойск и вашего начальника...
Теперь он понял, кто говорит, узнал голос Федора Карачуна. Но еще неизвестно, что добавит к его «делу» это вмешательство.
— Хорошо, — перед тем как положить трубку, сказал следователь. — Вам будет заказан пропуск.
Встревоженный телефонным звонком Федора, боясь надеяться и в то же время надеясь на его помощь, Яков решил сам исправить то, что еще не успел окончательно испортить. Прежде всего не надо грубить следователю. Кроме неприятностей, это ничего не даст.
— Товарищ следователь, — сказал он спокойно. — Я семь лет на границе. Сколько раз в нарядах бывал, участвовал в вооруженных столкновениях. Поверьте, Каип отъявленный терьякеш. За терьяк и отца родного, и детей вместе с женой продаст. На него и пулю тратить жалко. Ну какой из терьякеша агент?
— Неубедительно, Кайманов, — холодно прервал его следователь. — Вы сами знаете: чем опытнее агент, тем меньше он вызывает подозрений. Что касается вас, на сегодня хватит. Уведите арестованного...
От сдержанности Якова не осталось и следа:
— Тебе обязательно надо меня закопать? Да? А кого закапываешь? Вот этими руками Дауган поднимал, бандитов стрелял! Комиссар Лозовой революцию делал, а его в кутузку? Да какой ты следователь, когда людей не видишь?
— Не забывайтесь, Кайманов, — предупредил следователь и еще раз приказал часовому: — Увести арестованного!
Кайманов встал, тяжело шагая, пошатываясь от нервного напряжения, пошел к двери. Он понимал, что все испортил грубостью, но знал, если допрос повторится, будет вести себя так же.
«Ну и черт с ними, пусть хоть знают, что не боюсь я их. Одно плохо — следователь не позволил встретиться с Карачуном».
А Федор уже шел навстречу по коридору. Лицо озабоченное и в то же время веселое:
— Яша! Буду ждать у подъезда, там моя машина! Приказ об освобождении! Вот он, сам главный подписал!
— Федя!.. Как же... — Конвоир не дал договорить, грубо втолкнул в дверь с решеткой.
Теперь Яков не обратил на это внимания: пусть толкает! Главное — Федор здесь, принес приказ об освобождении! Эх, Федор, Федор, нет на свете меры, какой можно было бы искупить перед тобой вину!.. Как томительно тянется время. Яков настороженно прислушивается к шагам в коридоре, с нетерпением ждет, что вот-вот откроется дверь, и он будет свободен.
Дверь открылась. Послышался такой же, как у следователя, бесстрастный голос:
— Кайманов, выходите! — У порога стоял начальник конвойной команды. Возвратил паспорт, удостоверение погранзаставы, протянул какую-то бумажку, сказал: — Подписка о невыезде, распишитесь. Не забудьте свой сверток.
И все. Больше ни слова. Во взгляде — полное равнодушие. Обычное дело.
— Я свободен?
— Пока свободны. Потребуетесь, вызовем.
Как во сне, Яков расписался в какой-то книге, пошел по коридору. У подъезда остановился, еще не веря, что все позади и что он снова может вернуться к семье, к друзьям. А может, отпустили только для того, чтобы следить, где он бывает, с кем связан, да не похаживает ли к нему через границу какой-нибудь Каип Ияс? Пусть следят. Бояться ему нечего. Он и сам бы сейчас готов был из-под земли достать Каип Ияса, чтобы тот помог снять все подозрения с Василия Фомича.
Из-за угла выехала машина, остановилась.
— Яша, сюда!
— Ай, Ёшка-джан, садись скорей!
Он не сразу рассмотрел на заднем сиденье улыбающиеся физиономии Барата и Алешки Нырка. Из вестибюля выбежал Федор Карачун, обнял Якова, открыл дверцу машины. Нырок тут же налил Кайманову стакан водки. Тот залпом выпил, не почувствовал ничего, словно это была вода.
— Поехали, дома допьем! — скомандовал Карачун.
— Афанасич, мне надо на Дауган. Ольга, поди, извелась вся, и в поселке не знают, где я.
— Ольге уже передали, в поселке знают. Шофер дорожного управления Ваня Якушкин к вам поехал. Я ему наказал, чтобы всем, особенно жене, передал: Яков, мол, ни в чем не виноват, освобожден. У нас тут разговор будет долгий, так что не обессудь, немного задержу.
Машина выехала за город и помчалась к комендатуре.
— Не знаю, Афанасич, как тебя благодарить! Если бы не ты... Словом, сам знаешь. Выручить бы теперь Василия Фомича.
— Чего там благодарить, — махнул рукой Карачун. — А в общем скажи спасибо, что понравился комбригу Емельянову. Долго уговаривать его не пришлось... Да еще твой отчим помог.
— Как отчим? Он же на Мургабе.
— Прошел слух, собирается вернуться. Мамаша твоя ждет его. Но это разговор особый.
Известие, что возвращается отчим, озадачило Якова, хотя это был и не тот, главный вопрос, который сейчас его волновал.
— Где Павловский? — спросил он. — Надо во что бы то ни стало заставить этого гада сознаться в подлоге в ложном доносе.
Карачун ответил:
— Нет Павловского. Получил вызов из Москвы, уехал.
— Так... Догадался, значит.
Как же теперь выручить комиссара? Надо было заставить Павловского самого опровергнуть донос. А теперь где найдешь этого хлыща в модных сапогах? Только сейчас Яков по-настоящему понял, чем обязан своим друзьям — Федору Карачуну, Барату, Алешке Нырку. Они сделали почти невозможное, освободили его от неминуемого суда по самым серьезным политическим обвинениям.
Барат и Нырок на полпути вышли из машины, отправились домой, а Карачун с Яковом на холостяцкой квартире, принявшей без Светланы нежилой вид, почти до вечера просидели за составлением писем в ЦК и Наркому обороны, в которых неопровержимо, как им думалось, доказывали невиновность Василия Фомича.
— Ну почему, почему так? — уже не в первый раз с горечью спрашивал Яков. — Объясни ты мне,
