— Ревнует, — объяснил Женя.
Оба они заговорили шепотом.
— Ревнует? Что ты? — недоверчиво переспросила Шаня.
— Очень просто. Мы с ней были дружны; разница лет, конечно, сказывалась, но я все-таки любил ее позабавить. Ты знаешь, я иногда, когда в духе…
— О, да, ты остроумный и любезный.
Женя самодовольно улыбнулся.
— Но теперь ты понимаешь, я думаю только о тебе. Конечно, я иногда захожу к ней, но она мне, признаться, надоедает. Вот она и злится и высматривает. Она еще совершенный ребенок.
— Мы вот как сделаем, — решила Шаня.
Ее глаза засверкали и засмеялись, и она зашептала таинственно, с видом заговорщицы:
— Я пойду мимо вас. Она увидит, что я одна, и успокоится: она же увидит, что я прошла, а тебя еще нет. А ты обеги кругом.
— Ты, Шанька, гений! — восторженно крикнул Женя.
— Ш-ш! зеворот! услышит! — унимала его Шаня, махая на него руками.
— Молчу, молчу, — зашептал Женя. — Ну, я бегу.
Мальчик юркнул в кусты. Шаня прислушалась, постояла, хмуря брови, пока не затих шорох ветвей за ним, и пошла из-за кустов через ворота на улицу.
Маша поджидала ее на своей вышке.
— Послушайте, девочка! — надменно окликнула она Шаню.
Шаня подняла голову и весело засмеялась.
— А! — воскликнула она, — а я думала, это — целая барышня. Ну, слушаю, девочка, — что надо?
— Скажите, пожалуйста, — спросила Маша, обидчиво краснея, — куда пошел мой брат?
— Ваш брат? А кто такой ваш брат?
— Пожалуйста, не притворяйтесь. Вы с ним были сейчас в саду, а он скрылся.
— Ишь ты, глазастая какая! — запальчиво закричала Шаня, покачивая головой, — прыгала бы через забор да и бежала бы за своим братом, а мне как знать, где он.
— Экая мужичка! — уронила Маша, стараясь выразить большое презрение.
— Миликтриса Кирбитьевна! — ответила Шаня и сделала кислую гримасу.
— Как ты смеешь так со мною разговаривать, уличная девчонка! — крикнула Маша.
Шаня прыгала и кривлялась.
— А коли ты такая важная, так и не связывайся с уличной девчонкой! — кричала она. — Футы, ну- ты, ножки гнуты.
— Вот папа скажет твоему отцу, чтоб тебя высекли.
— Ну, ты еще и не посмеешь ничего своему отцу сказать, — тебе самой достанется: зачем на улице базарить! фря курносая!
— Вот погоди, дворник с метлой придет, — сказала Маша, стараясь принять равнодушно- презрительный тон.
— Ай, ай, как страшно! — крикнула Шаня, отбегая, — фискалишка презренная, — забралась на вышку шпионить.
У конца забора Шаня остановилась, сделала Маше нос и крикнула:
— Жди себе братца.
Маша отвернулась, досадливо покусывая тонкие губы. Шаня убежала было за угол, но вдруг вернулась.
— Пока ты собачилась, — крикнула она, — твой брат домой пришел.
В самом деле, кто-то прошел по двору, но кто, Маша не успела заметить: дверь на крыльце уже затворялась. Маша обрадовалась и побежала домой. Но это был только почтальон, а Женя еще не возвращался.
На перекрестке двух улиц, безнадежно пустынных и грязных, Женя и Шаня сошлись, улыбаясь еще издали друг дружке, и остановились среди луж. Шаня передала мальчику разговор с Машей.
— Нажалуется, — пробормотал Женя, нахмурившись.
— Не посмеет.
— Ну да, не посмеет. Она про себя не скажет, не беспокойся, а наболтает, что видела нас вместе. Мать опять молебен отслужит.
— Молебен? — переспросила Шаня и звонко засмеялась.
— Это мы с отцом так называем, — начал объяснять Хмаров, и приунывшее было лицо его опять засияло горделивым сознанием своего остроумия. — Она, видишь ли, начнет сцену: нервы, и все такое. Будет пилить, пилить, точно все это нужно. Ну, отец и говорит: начала молебен петь.
— Молебен петь? — смеясь, повторяла Шаня.
— Пожалейте, говорит, мои бедные нервы, — с внезапной злостью заговорил Женя, — а сама всем нервы надрывает. И тут еще дядюшка, и тетушка.
Они пробирались по грязной улице. Женя терся новеньким мундирчиком о рогатые изгороди, сложенные из осиновых жердей, и шлепался модными сапожками в мутные лужи. Шаня выбирала сухие местечки по другой стороне улицы.
— Экая трущоба! — раздражительно сказал Женя, — точно не может твой отец мостков набросать.
— Иди сюда, — звала его Шаня, — там сапоги загваздаешь.
— Везде одинаково мерзко, — брюзгливо отвечал Женя.
Он видел отлично, что там, куда зовет его Шаня, гораздо лучше, — но продолжал идти по своему пути с тем упрямством, которое заменяло у него характер.
На выезде из Сарыни стоял двухэтажный дом нелепой архитектуры с разбросанными вокруг хозяйственными постройками. Прежде это была помещичья усадьба, к которой принадлежала подгородная деревня Ручейки. Во время дворянского упадка усадьба досталась Самсонову. На ту улицу, где шли Женя и Шаня, выходил фруктовый сад, огороженный тыном, а дальше парк с прудами, протоками, мостиками, беседками, цепкими кустами давно не подстригаемых акаций. Дорожки заросли травой, но пруды были расчищены, — Шаня любила кататься на лодке. Были для нее и качели, была горка, которую зимой приспособляли для Шанькиных салазок.
Шаня и Женя дошли до низенькой изгороди парка.
— До калитки далеко, — сказала Шаня, осторожно перебираясь через улицу, — перелезем: здесь невысоко.
— Полезем, — согласился Женя и повернулся к изгороди, выбирая место поудобнее.
Но едва он поставил ногу на перекладину, а другую занес поверх изгороди, как вдруг в парке послышался неистовый лай: два свирепых пса бросились на Женю. Женя вскрикнул и соскочил, — прямо в лужу. Брызги обдали его. Сделавши прыжка два по лужам, он остановился: ноги подкашивались. Сквозь лай еле слышал он крик Шани, унимавшей собак, и ее серебристый смех. Собаки угомонились, — Женя сообразил, что опасность миновала. Он взглянул на свою забрызганную одежду: на колене зияла длинная прореха, — должно быть, зацепился, соскакивая с изгороди. Сердито хмурясь, он полез в парк, где уже поджидала его Шаня.
— Глупая привычка — вечно скалить зубы, — сделал он выговор Шане.
Шаня перестала смеяться.
— Боже мой! — воскликнула она, — ты весь перепачкался. Новый мундир, — а его так залюхал. И разорвал.
Она бросилась было обтирать его мундирчик рукавами своей кофточки, но Женя хмуро отстранил ее.
— Ну, большая беда! — проворчал он сердито, — ведь я не Гарволин, у меня не одна перемена.
