действительно 'в Израиле бесплатное'. Накануне мне показали объявление в израильской газете 'Наша страна'. Воспроизвожу его не только дословно, но выделяю прописными буквами все, что напечатано жирным шрифтом.
'ОЧЕНЬ ВАЖНОЕ ОБЪЯВЛЕНИЕ для олим из Советского Союза. Всем МУЖЧИНАМ, которые не проделали 'брит милла' (ОБРЕЗАНИЕ) у себя или у своих сыновей (независимо от возраста), обратиться к нам. Операция проводится БЕСПЛАТНО. Мы обязуемся СОХРАНИТЬ ТАЙНУ. Пишите по адресу: Бней Брак, п.я. 1151'.)
Предельной точки кипения наш разговор с госпожой Баркай достиг, когда я по какому-то поводу упомянул свои нередкие поездки в братские социалистические страны. Пронзив меня взглядом, выражающим и соболезнование и иронию, израильская подданная спросила:
— С вашей еврейской внешностью?
— Представьте, не гримируюсь, — пытался я все обратить в шутку. Но хозяйка дома не унималась:
— Вы, наверно, пешком там не ходите. И автобусом тоже, наверно, не пользуетесь… Или вас уже не трогают антисемитские клички по вашему адресу? В Венгрии, я знаю, это — обычное явление. И в Чехословакии. Слышала, что и Болгария не отстает…
Возможно, мне следовало бы отчитать клеветницу. Или хотя бы напомнить ей, как в 1940 году сионистский эмиссар Роберт Мандлер в Праге, а в 1944 году уполномоченный сионистов Рудольф Кастнер в Будапеште, точно выполняя условия сделок, заключенных с нацистами, помогли гестаповцам 'тихо и мирно' депортировать в газовые камеры десятки тысяч 'простых' евреев, а за это плюс денежную мзду выторговали свободу каким-то сотням сионистских функционеров и финансовых тузов. И как болгарский народ в годы войны грудью стал на защиту двадцати двух тысяч евреев, обреченных цанковским правительством на отправку в гитлеровские концлагеря. И спас их!
Но я не сказал этого госпоже Баркай. Тогда, в ее квартире, мне казалось унизительным для советского человека доказывать оголтелой сионистке, насколько глубоки присущие гражданам социалистических стран убеждения и чувства интернационализма. Она все равно не поверила бы, что ни в понятие 'друг', ни в понятие 'врат' люди, воспитанные социалистическим строем, не вкладывают никаких национальных признаков!
В общем, довольно бурно протекал наш диалог с Дорой Моисеевной. Впрочем, не совсем диалог. Стоило ей забыть какую-нибудь дату или чье-нибудь имя, жену немедленно выручал немногословный муж Андрэ, обладатель памяти действительно изумительной, но весьма подчиненной идейным убеждениям супруги.
Мы беседовали более трех часов. Мне полагалось бы сказать, что время протекло совсем незаметно. Не могу, однако, погрешить против правды. Хотя кубатура одной из девяти комнат первого этажа, где мы беседовали, довольно обширная, я вдруг ощутил себя в тесной, затхлой темнице, в каком-то логове, откуда надо немедленно вырваться. Нечем стало дышать.
Не припадок ли у меня клаустрофобии? Не заболел ли я фатальной боязнью замкнутого пространства?
Нет, вернувшись в гостиничный номер, я почувствовал себя настолько отлично, что тут же подробно записал поучительную беседу с супругами Баркай. Многое я здесь не привожу, ибо читателю, по моему глубокому убеждению, совершенно не требуется новых свидетельств того, насколько тесно современный сионизм переплетается с антисоветизмом.
Такие свидетельства моя собеседница, в запале презрев укоризненные взгляды своего сдержанного супруга, предоставила мне с большой щедростью. А ведь она, как жительница голландской столицы, рассчитывает побывать в Советском Союзе. И намерена снова встретиться со мной. Вот почему не так уж трудно догадаться, что в одной из своих девяти комнат она многое недоговорила, очень многое. Каков же истинный масштаб закоренелых антисоветских убеждений сей рядовой, как неизменно подчеркивала Дора Моисеевна, сионистки!
Да, чуть не позабыл! Ведь госпожа Баркай предложила мне действительно захватывающую тему для пьесы:
— Напишите о Мише Ланском. Четырнадцатилетним подростком он из жалкого Гродно попал в ослепительную Америку. Контраст! А там Меер Ланский стал королем мафии. Королем! В Америке! Не думайте, я не считаю, что надо ему подражать. Но объективно восхищаться такой карьерой можно. Словом, постарайтесь написать эффектную пьесу, тогда самый скупой зритель — и тот не пожалеет денег на самый дорогой билет!
Случись, попадется эта книга Доре Моисеевне, пусть узнает, что не увлекла меня она своей сенсационной темой. Все-таки меня, драматурга, взволновало как отправная точка для пьесы письмо девушки, опубликованное в тель-авивской газете 'Наша страна'. Опубликованное главным образом для того, чтобы сопроводить его разнузданно-клеветническим и оскорбительным комментарием журналиста А. Вайнштейна в адрес Советской страны. Вот это письмо:
'Я ола-хадаша из СССР. Мне 20 лет.
Я еврейка. Я люблю свою Родину — Советский Союз, а не какую-либо другую страну. Я живу здесь, в Израиле, но никогда, вы слышите, никогда не смогу назвать сионистское государство своей родиной. Приехала сюда я по принуждению родителей. Своего желания ехать сюда я никогда не изъявляла. И сейчас пишу вам, не называя своего имени, даже почерк не мой, а пишет маленькая девочка. Я это делаю, чтобы вы не узнали, кто пишет: я знаю, чем это пахнет для моих родителей. Я не могу открыто выразить свой протест только из страха перед преследованием моих родителей.
О, с каким удовольствием я удрала бы отсюда в Союз! Израиль разбил мою жизнь. Отнял у меня университет, где я с большой охотой училась, отнял моих друзей, моих родственников, а самое главное Израиль отнял у меня любовь! Сейчас я 20-летняя женщина, не имеющая никого, кроме родителей, чьим желаниям не могу перечить. Я читаю вашу газету. То, что вы стараетесь дискредитировать Советский Союз, не обеспечит вам уважения. И ваши идиотские статьи о моей Родине претят мне и бесят меня. С большим негодованием многие олим читают вашу газету, но молчат. Каждый негодует — уж это-то я знаю, — но молчит.
А мое терпение достигло предела, когда вы стали в своих статьях упоминать имя великого человека — Ленина. Все олим глубоко возмущены… У вас не хватает даже элементарной эрудиции, если вы пишете, что Ленин сносился с Социалистическим интернационалом в… 1929 году(!), в то время как миллионы людей знают дату смерти Ленина — 21 января 1924 года…'
Запали мне в сердце слова девушки о том, что приехала она на чужбину, в Израиль, по принуждению родителей. По-настоящему взволновало меня это горькое признание. А год спустя в Лондоне узнал я о схожей судьбе другой девушки, учившейся в одном из медицинских институтов Белоруссии и также оставившей родину по принуждению родителей. Впрочем, на нее повлиял еще провокационный телефонный звонок сионистского подпевалы из тех, кто сам не торопится на 'историческую родину', но других опутывает тенетами сионистской пропаганды. Прикинувшись студентом-белорусом, фарисей пригрозил девушке: 'Слушай, убирайся вон из нашего института! И нечего тебе торчать в нашем городе. Чужая ты для нас, белорусов, понимаешь? В Израиле вашем поганом — вот где твое место, а у нас, в Белоруссии, мы тебе жить не дадим. И чем раньше ты уберешься, евреечка паршивая, тем…' Девушка не дослушала до конца всей этой гнуси. Положив трубку, она — неожиданно для родителей — покорно сказала им, что согласна поехать с ними.
Оттолкнувшись от судьбы этой девушки, я написал и опубликовал в журнале 'Театр' пьесу 'Пелена'. С полным правом предпослал ей такое короткое предисловие:
'В этой пьесе — впервые за многие годы драматургической работы я не придумал ни одной судьбы, ни одной ситуации. В 'Пелене' воспроизведены судьбы только тех бежавших из подвластного сионизму Израиля бывших советских граждан, с которыми я обстоятельно встречался за рубежом. И только те ситуации из их жизни, о которых они мне рассказали. Эти трагические исповеди подтверждены документами, а также вынужденными признаниями израильской прессы и сионистских функционеров. Приступая к работе, я заранее не планировал такого строго документального материала. Только прочитав написанное, я установил полную документальность 'Пелены'. Это дало мне право определить жанровую особенность пьесы несколько необычно, но вполне обоснованно: драма-быль'.
