Большая собака

успокоилась.

– Да где же, где же она?! Чака, Чака!!!

– Не кричи – она не выйдет сейчас. Просто верь мне – все в порядке…

Автор верит – Автор не умеет не верить Папе.

Автор не верит – Автор еще не до конца научилась не верить глазам.

В пять часов утра Автор выбегает во двор. Нет!!! Чаки нет! Поэтому, вместо того чтобы спокойно, как всегда, проводить Папу на работу, она начинает рыдать, хотя пытается делать вид, что не рыдает, а просто ей соринки во все глаза попали.

Как только шум машины стихает, Автор даёт волю бурным рыданиям и даже поначалу не замечает – потому что отключение от трансляции и погружение в мучения делает нас нечувствительными к происходящему вокруг, – как что-то большое, распластанное, грязное, как будто не осталось ни одной лужи, ни одного оврага, в котором она бы не повалялась, подползает к её ногам на брюхе из тайного уголка и смотрит в глаза просительно-просительно: «Перед Папой словечко замолвишь, чтобы Он меня не сильно ругал, а? Ну, пожалуйста! Я-то и не вылезала, пока Он не уехал, потому что очень не люблю, когда Он меня ругает». И такие она умильные, виноватые, покаянные глазки делает при этом, что сердиться на неё нет никакой возможности. Да и вообще, кто сердится, когда важное, казавшееся навсегда утраченным, обретено?

Автор звонит мужу и радостно вопит:

– Она нашлась! Как только ты отъехал, нашлась! Она вернулась!

– Всё равно свое получит! Захотелось – могла бы просто попросить! – строго отвечает Папа Автору. Кажется, он совсем не рад. Но это только кажется. Просто он какими-то неведомыми путями всегда знает, как и когда пространство меняет направление. Даже если оно прячется за временем.

– Скажи еще, что она из-под дома выползла? – Муж Автора старается быть грозным.

– Да. А откуда ты знаешь?!

– Да она с вечера там сидит.

– Как с вечера? – не понимает Автор. – Тогда зачем мы как два кретина гоняли всю ночь по лесам и оврагам?! – Автор уже совсем сбита с толку.

– Как зачем – ты верила, что нужно искать, – и мы искали. Жизнь вообще простая штука – разуверить тебя было труднее, нежели прогуляться дождливой ночью по пересеченной местности. Я вас люблю. До вечера.

«Такие дела».[88]

И всё равно с Автором большая собака Чака театральничает, играет роль. А в Папу у неё прямое включение, потому что когда Он смотрит ей в зрачки, для неё больше никого не существует. Никого- никого!

Даже тех двух щенков, что спустя положенное после побега время родятся у большой собаки Чаки.

Нет-нет! Она очень хорошая мать. Она заботится о них, вылизывает, кормит, деловито выносит их из своих «хором» на солнышко, когда уже начинает знать, что можно выносить. Но никому-никому не разрешает их брать на руки и подкармливать, кроме мужа Автора.

А потом, как любое настоящее честное животное, становится к одному из подросших щенков равнодушнее. К кобелю. Он красив, здоров и уже взрослое животное. К сучке она относится все так же заботливо, потому что у той нарушение опорно-двигательной системы. Чака продолжает вылизывать своего щенка-сучку, играть с ней, удивительным животным чутьём задействуя в игры именно пораженную группу мышц, не отбирает у неё кости и всякие вкусные «конфеты», выдаваемые на двоих. В общем, ведёт себя куда лучше иных людей в аналогичных ситуациях.

Кобеля же, названного дядей Серёжей, Чака считает взрослой здоровой большой собакой и в игрушечных боях не слишком поддаётся, и говяжью мозговую кость не уступает.

Удивительно, удивительно наблюдение за животными. Потрясающим образом безалаберная юная псина становится интуитивно тонкой, заботливой, слышащей, чующей матерью, медсестрой, сиделкой, массажистом и бог знает кем ещё. И делает то, что должна, не ахая, не воздевая лапы к небесам, не вопрошая: «За что?!!!» и не жалуясь даже самым близким – Папе и Автору. Хотя и очень-очень радуется, если Папа берёт её на прогулку одну, без подросших уже щенков, чтобы она снова полетала и посидела с ним рядом, закидывая носом его и только его руку себе на мощный загривок.

Большого и красивого дядю Серёжу, именуемого по-домашнему просто Серым, муж Автора отселяет из вольера, чтобы он не мешал дамам жить и чтобы не плодить продукты инбридинга.

Серый – очень красивый пёс, хотя Чака и не рассказывает ни Автору, ни мужу Автора, «от кого». Собаки, как вы помните, не говорят словами. Всё, что можно прочитать в Чакиных глазах – вернее, то, что она позволяет прочитать, – гласит следующее: «Они прекрасны, не правда ли?» Абсолютная правда. Они прекрасны. И они совершенно разные. Маленькая сучка Вася с нарушениями опорно-двигательного аппарата – совершенно удивительное совершенное существо. Она кто угодно, но не собака. И Чака понимает это больше, чем кто-либо из людей. Потому она не просто ухаживает за своей «некондиционной» для кинологов-профессионалов дочерью. Она – служительница божества. Божества не то наказанного, не то вознаграждённого очередным возрождением в живое. Потому Автор не будет терзать Василису Анубисовну до поры до времени попытками погремушечного изложения её насквозь вечной истории. До той поры того времени, когда из пространства поступит разрешительный импульс. И вот тогда Автор, забросив суетное мирское, включится в бессознательное состояние, в котором и воссоздаётся всё действительно важное, будь то гениальная музыка, революционная научная теория или же Евангелие от Очередного Автора. Или, в конце концов, просто качественный роман с элементами мистики, интересный для прочтения.

А пока мы здесь, на веранде, Автор расскажет вам именно о своей Большой Собаке – о Сером.

Пожалуй, его биологический отец – овчарка. Психопат Рекс – большая красивая глупая овчарка бывшего судьи из дома в конце улицы. Серый красив, как Рекс, пуглив, как Рекс, но не зол, как Рекс. Даже подросший Серый – просто большое дитя, как это часто бывает со слишком любимыми и слишком красивыми мальчиками (кобелями, если вам угодно), выросшими в изначальной родительской любви. Если Серый требовательно лает при виде пакета с говяжьими косточками, то не потому, что хоть когда-то испытывал голод, а потому, что: «Ну, дайте же мне, вашему красивому любимчику, быстрее!» Если он и супит красивую морду, получив от Папы за то, что отбирал у девочек, то не потому, что на самом деле обиделся, а потому как искренне недоумевает: «А отчего это им первее? Подумаешь, суки! Ну и что?!» Но, получив своё (и по морде, и косточки), он тут же успокаивается и так же мил и весел, как всегда. Прекрасный, беззаботный, совершенно нефункциональный забавный кобель, которого никто не собирается перевоспитывать, переделывать и прочее подобное, потому что он хорош таким, какой он есть. Когда идёт дождь, он лежит в своей персональной будке, забавно свесив крупную голову в мир. Благо, воды мира не капают на красивую животную голову, потому как Папа позаботился о навесе. И даже о настиле с элементами подиума. Не знаю, делал ли Папа это для Серого или, быть может, для Автора, который любит, когда идёт дождь, присаживаться к Серому и гладить его по большой красивой шерстяной голове и по заветной собачьей полоске – между глаз и по носу. Во время дождя Серый задумчив и благостен. Он немного грустит и пахнет мокрым шерстяным пледом и крошками ванильного печенья, которое Автор скармливает ему потихоньку от девочек. Девочки не любят дождь. На время дождя они скрываются в своих апартаментах и, обнявшись, видят наверняка цветные, вопреки учёным-биологам, сны или тихонько болтают о чём-то бессловесно своём. Серый же во время дождя спокоен и мудр. Дождь удивительным образом изменяет его. Кажется, впервые именно во время дождя Автор с Серым проваливаются в солнечный день под шелковицу, на суку которой восседает пятилетняя Поля… Ну, да. Именно во время этого начально- летнего дождя Серый как-то особенно грустен, хотя обычно жизни в нём – на троих больших собак. Он всовывает морду в руки Автору и даже отчего-то плачет. Плачет настоящими человечьими слезами, и нос его сух и горяч. Автор гладит Серого, идёт в дом, берёт ещё печенья и лэптоп. Садится под козырёк будки Серого и начинает писать: «Я люблю собак. Фраза из разряда: «Я люблю детей». Или: «Я люблю свой город». И это запросто произнесут девяносто девять из ста. Но я люблю собак так…»

Автор пишет и пишет. И не замечает, что дождь уже закончился, а Серый почему-то всё так же тих, как в дождь, и даже не тычет носом в карман с вкусным ванильным печеньем. Не суетится дурашливо, как