– Ты не на моём месте, Володь. Мы с тобой в младые годы за одной лаборанткой вместе ухлёстывали, а теперь ты к моей дочери сватаешься! Я почти уверен, что кто-то из нас спятил. Только ещё не определился кто. Лика? Мелочь пузатая. С неё спрос, как с младенца за плохое правописание. Я? Видимо, да. Я спятил. Что до сих пор обсуждаю эту тему. Но ты! Ты!!! Если даже на секундочку допустить, что это не всплеск гормонов со стороны моей малолетней дочери, и не удачно подвернувшийся кризис твоего сорокалетия, то… у меня нет ни одной рабочей версии!
– Она спасла мне жизнь, Борь.
– Ага. Я, правда, не понимаю, как она это ухитрилась сделать… Но даже если это так! Гипотетически. Ты что, взамен теперь хочешь одарить её своей дряхлостью в расцвете её лет? Сильно смахивает на медвежью услугу!
– Ты не понял. Она спасла мою Жизнь. Это больше, чем просто избежать смерти.
– Я не понимаю. Действительно не понимаю!
– Борь. Позволь нам хотя бы не услышать от тебя сейчас отказ. Три года до совершеннолетия – всё- таки большой срок…
О Макс! Старая, хитрая лиса. Дать моему отцу то, на что он всегда втайне рассчитывает, – не принимать решение СЕЙЧАС! Что дни и годы вновь рождённому Богу! Пыль для моряка! «Гормоны», «кризис среднего возраста»… Господи, как же ограниченно знание неполных существ! Гормоны, что ли, заставили семидесятисемилетнюю женщину пойти на неизвестное рискованное мероприятие – искать себя среди песков времени?! Или кризис среднего возраста уговорил Макса поверить и принять то, во что бы не поверил ни один нормальный человек. Видимо, он – кризис – сейчас нашёптывает ему правильные слова в разговоре с моим отцом. Видимо, гормоны пригнали его в этот богом забытый крымский посёлок, просить у отца руки любимой женщины. Вместо того чтобы сливаться в экстазе в стенах своей московской квартиры с чокнутой малолеткой!
Я не вмешиваюсь в разговор, сидя рядом на полотенце, чтобы не подливать масло в огонь. Но, похоже, приходит пора:
– Знаешь, пап. Ты можешь не воспринимать мои слова всерьёз, ссылаясь на стереотип «малолетства», но кое-что я всё-таки тебе скажу. Во-первых, не волнуйся. Гормоны подождут. И алчный призрак кризиса сорокалетия не будет преследовать меня по тёмным подъездам. А во-вторых, хочешь ты этого или нет, нравится ли тебе это, но со мной всегда теперь будет единственный близкий человек. Любимый человек. Человек, чья жизнь неразрывно связана с моей. И если для того, чтобы, как говорится, соблюсти приличия, требуется подождать каких-то несчастных три года до совершеннолетия, чтобы потом просто хлопнуть дверью и никогда не возвращаться в дом своих единственных в этой жизни настоящих друзей – я говорю о вас с мамой, – тогда не верь нам. Сомневайся. Ты же не поверил, когда я просила отпустить меня. Ты не поверил и в то, что я просто сделаю то, что необходимо.
Макс подходит ко мне, садится рядом на корточки и берёт мою ладонь в руки. Отец поднимает от земли голову и смотрит на него:
– Слышишь это?
– Слышу.
– И как тебе?..
– Она другая, Борь. Не такая, как мы. В ней сила. И с ней не совладать. Её можно только любить. А о приличиях пускай черти в аду на скамеечке калякают. Я пришёл к тебе просить благословения. А не снисхождения или смирения, понимаешь? БЛАГОСЛОВЕНИЯ. И поверь, больше, чем нам, оно нужно тебе. Покой в сердце и радость за двоих людей, которые в кромешной тьме вселенной, по одному неслышному зову сердца нашли себя. И удивились. А удивившись, увидели, что удивлению нет предела.
– Вы психи! Чёртовы психи! Я постарел за эти два дня, наверное, лет на двадцать! – Мы с Максом переглянулись. – Делайте что хотите! Но если мать хоть что-нибудь пронюхает раньше времени. Хоть маломальский повод… Удавлю обоих, вот этими руками!
Последний «блинчик» прощёлкал по бесконечно спокойной глади вечернего моря и неслышно свалился где-то вместе с водопадом брызг с края условной линии, обозначающей
горизонт
– Я пойду провожу Макса. Он уезжает.
– …
– Что?
– Ты вернёшься?
– Пап, ты что, ненормальный?! Конечно, вернусь. В теннис же договорились сегодня постучать. Я уже соскучилась.
– Я-то нормальный! Наверное, я последний нормальный на этой планете, который не понимает, но пытается поверить в то, что бывает то… чего не бывает.
– Именно за это я тебя и люблю. Не волнуйся, скоро буду…
Я Малик.
Вновь пробуждённый, я иду по кипарисовой аллее. Среди благоухания роз с лёгкой примесью запаха прелых водорослей с мола на набережной. И моё первое желание: нарвать эти аккуратные круглые шишечки, растрескавшиеся неровными шестигранниками, отполировать их, покрыть лаком, нанизать на шёлковую нить и одеть на шею женской половины себя… Было бы забавно.
Второе моё желание: вынырнув из синеватой черноты ночи под последним фонарём аллеи, вскарабкаться на невысокие, толстые, неровно оштукатуренные и побеленные стены открытого кинотеатра и, подпевая несущейся из скрытых за спиной колонок «Roma Che Fa Te Innamora»,[17] прижаться всем сердцем к мужской половине себя… «Ах, Моцарт, Моцарт! Когда же мне не до тебя?» И кто б ещё имел терпенье? В печали мнятся большие забавы. Ах, гении земли! О, скоморохов нравы: вертеп молитв и сумерки веселья…«Садись; Я слушаю…» [18]
И третье моё желание: пронестись над кипарисами, почти невесомо отталкиваясь ногами от их вершин, и взмыть в слепые небеса ночи.
Глава четвёртая: Двадцать лет спустя
Неукоснительно следуя велениям сердца, рано или поздно пожнёшь плоды разума.
– Мы столько раз говорили об этом… Двадцать лет… Несуществующих лет. Это так забавно! Прожить за спиной у Бога, тайно наполненными. И при этом среди всяких разных вещей, мыслей, чувств… Прячась, но не скрываясь. Играя свои роли, по придуманным не нами правилам, в сказке, силой иллюзий транслируемой в пространство, которое остальные просто проглядывают на экранах своих глаз. Эдакий вселенский синематограф! И в то же время наслаждаться реальными плодами…
Они вышли за ворота и прикрыли калитку. Над лесом прогудел дельтаплан с мотором. Или как там правильно называются эти летающие мопеды?..
– Скоро Москва и сюда доберётся по полной программе. Сто пятьдесят вёрст им уже не помеха!
– Не злись.
– Водки им ближе выпить негде!
– Вот дались они тебе! Ты собакам воды налил?
– Конечно, налил. Животные лучше людей!
– А ты меня любишь?
– Очень.
– Но я же человек!
– Кто это тебе сказал?
– Как это?
– Ты моё маленькое животное!
– Ты сам – животное! Дед уже дряхлый, как паспорт ни крути. А ведёшь себя, как пацан – раздражаешься на каждого комара.
– Ненавижу насекомых. Только богомолы нравятся. Не знаю почему. Странные они какие-то… Но лапы у них! Поймают – считай всё, пропал! – Макс подхватывает Лику под мышки, легко приподнимает и целует в
