которому я не могла отказать, попросил меня встретиться с этим журналистом. Ну отчего бы и нет? Да, тут давно уже не та пресса, и газета тиражом в двадцать тысяч экземпляров – это круто-круто. О, нет. Я не столичный сноб. Напротив, я доброжелательна как никогда и настроена на интересную беседу. И я жду местного журналиста даже с почтением. Он приходит, и с первого же словесного сета становится ясно, что журналист, увы, не местный, а местечковый. И провинциальный снобизм гаже столичного на порядок. Местечковый журналист перечисляет мне фамилии знаменитостей, вышедших из этого южного приморского города. Это они тут все любят – инвентаризацию. В большинстве случаев – посмертную. Хорошая знаменитость – мёртвая знаменитость. Местечковый журналист заваливает меня цитатами. Полагает, что моя сумма знаний меньше его суммы знаний? И – о боги, боги! – даже учит меня, как писать. «Было бы лучше, если бы в вашем романе таком-то вы бы про то-то написали вот так-то!» Интервьюер не уважает интервьюируемого? Всерьёз считает, что мне нужны его советы? О, нет! Я люблю учиться! Но только у тех, кто, простите, умнее меня, способнее меня, успешнее меня. Уточняю, спрашивала ли я глубокоуважаемого местечкового журналиста, как мне писать, и не Катаев ли его фамилия? Потому что если Катаев – так я внимательно к его советам прислушаюсь. А если нет, то… Не дослушав про «то», местечковый журналист начинает критиковать Катаева. И всех валиком «из списка». С ума сойти! Такое несёт, что, кажется, вообще попутал, кто тут местечковый журналист, а кто – столичный писатель… Ну вот, покатил на столицу. Интересуется – «только по-честному» – как так вышло. У меня. Противным ехидным голосом интересуется, мол, «только по-честному!». Ясный же перец, что если на самом деле по-честному, то выйти должно было не у какой-то блондинки, а у него! Он даже усы отрастил, чтобы стать похожим на Чехова хоть чем-нибудь! Честно отвечаю ему, что я молодая, красивая женщина. Молодым и красивым женщинам, даже если они не похожи на Чехова, в столице проще, чем немолодым некрасивым мужчинам в провинции у моря. А будучи ещё моложе, я вышла замуж за москвича. Вот уж чего местечковому журналисту не светит не только потому, что он немолод, некрасив, нетактичен, откровенно признаться, глуп и на Чехова даже усами не похож, но ещё и потому, что ему никак не выйти замуж. Через четверть часа он понимает, что я над ним издеваюсь… Или нет? Нет, не понимает. Даже математичка Ирина Теодоровна понимала. Женщины умнее. Местечковый журналист продолжает хвалить себя и рассказывать мне об очень хорошо знакомых мне людях этого города какие-то сплетни-небылицы. Рюмка текилы – и местечкового журналиста уже несёт за всё про всё. И каким бы он был потрясающим писателем. И телеведущим. И вообще – директором Галактики. Но кругом бездари и протекционисты, а Украина – не Россия. У него есть дочь Стейси, и он не хочет, чтобы она изучала извращённую, переписанную, жовто-блакитную историю Великой Отечественной войны, и вообще – во всём виновато государство, которое теперь дэржава и совсем не заботится о воспитании подрастающего поколения, и…
– Стейси? – перебиваю я словесный поток.
– Вообще-то она Настя.
– Вашу дочь Настю должно воспитывать государство? Почему не вы, её отец? И в чём во всём виновато государство?
Долго – и всерьёз! – рассказывает мне, в чём именно виновато государство. Бедная девочка Настя с англизированной кличкой Стейси. Ей не в чем будет винить своего никчемного отца. Отец уже во всём обвинил государство, дэржаву, бездарей-протекционистов и даже меня лично.
Что-то саркастичное говорю местечковому журналисту. Он не врубается.
Зачем? Зачем я трачу вакцину своего ехидства на этого безнадёжного местечкового журналиста? Он так упивается собой, что мне уже просто смешно.
То, что у них под Дюком – журналист, так у нас, под Мининым и Пожарским, – еле-еле поц при редакции.
Мой друг явно попал на бутылку отменного Whisky.
Местечковый журналист попал в книгу столичного писателя. Теперь он знаменит. Мечты сбываются…
Девочка Настя попала в бесчисленную когорту девочек, чьи отцы не были и уже никогда не станут папами.
Тогда, в этом бульварном ресторане, был и настоящий профессионал своего дела – быстрая, точная, умелая официантка.
Сегодня – очень любезный официант. Только слишком подвижный и слишком разговорчивый. Они все здесь, в основном, слишком подвижные и слишком разговорчивые, в этом южном приморском городе. Ну, скажите на милость, на фиг мне такой официант, который мне сообщает максимально любезно:
– Служить бы рад! Прислуживаться тошно…
Ну так служи. А Грибоедова потом почитаешь.
Что именно я хочу и в какой последовательности, слишком очень любезный официант уточняет раз семь, не меньше. И всё равно приносит мне не тот кофе. Я заказывала американо без сливок. Он притащил мне капучино.
– Вы бы, может, просто записали? – предлагаю я ещё одному непрофессионалу, опасаясь, что вместо малосольной дунайки, бесподобной в этом южном приморском городе в это время года, он притащит мне кусок сильно зажаренной баранины.
– Та шо мне записывать, я и так всегда и всё помню! – возмущается официант. – Я даже знаю, в какой гостинице вы живёте, я вас третий день наблюдаю!
Лучше бы он наблюдал за моим заказом.
Я вырываю листок из ежедневника – да, я забежала в «ванную комнату» «Лондонской» по дороге в «кухню» – и записываю свой заказ сама. Почтительно-ехидно склонившись, он наблюдает. Передаю ему листочек. Хмыкает.
– Так не перепутаете?
– Нет. Спасибо. Я буду хранить этот заказ. Распишитесь внизу.
Да нет проблем! Как это я сразу не подписалась? Я недавно поймала себя на том, что, проставляя даты на обратных сторонах фотографий, я подписываюсь. Например: «11.04. Юбилей Олега. Подпись». Идиотизм, не правда ли? Любая профессиональная деформация – немножечко идиотизм. Хорошо ещё чеки не подписываю: «Банку от автора с наилучшими пожеланиями!»
Кстати, да. Я печатаю фотографии. Я люблю бумажные фотографии. Я наполняю ими альбомы и достаточно часто вечерами, у камина, под рюмку текилы и сигарету, листаю и листаю эти альбомы. И никогда мне это не надоедает. Как может надоесть наблюдение собственной эволюции? И разве можно представить себя сидящей у камина, с рюмкой текилы и сигаретой, листающей экран компьютера? Это даже хуже, чем строка поисковика. Фотография должна быть бумажной. И должна быть в альбоме. Да, я старая зануда. Мне уже сорок четыре, и я могу рассчитывать на понимание, листая страницы альбомов. На чьё понимание? На собственное. Только на собственное понимание себя.
Мимо ходят нарядные люди. В этом южном приморском городе по Приморскому бульвару люди всегда ходят нарядные. Здесь вообще слишком нарядные люди. Слишком яркие. Их как-то слишком много, и они сильно рябят в глазах. И они говорят, говорят, говорят… И жестикулируют.
Две молодые девушки. Манерно растягивают слова так, как они сейчас их все манерно растягивают. Это ужасно, но сегодня меня ничто не раздражает. Как ничто не раздражает наблюдателя. А созерцатель – так и вовсе получает удовольствие. Одна из них плотно сбита, и кой чёрт сказал ей, что арийские бёдра совместимы с мини-юбкой? Видимо, тот же чёрт, что заставил её стройную подружку нацепить штаны, которые моя дочь называет, пардон, «двое насрали, один на жопу натянул». Они очень гармоничны, эти гундосящие нелепые подружки. Они обсуждают мальчиков. Молодых людей. Или, как на форумах глянцевых журналов принято называть эту форму жизни, – «молчелов». Да. Есть парни, есть мужчины. Есть даже бармены. А есть молчелы. Парни, мужчины и даже бармены встречаются с девушками, женщинами и, например, студентками. Молчелы встречаются с девушками, всё знающими о психологии отношений. Такие девушки читают советы стилистов и очень любят давать советы своим подружкам:
Две еврейки сильно элегантного возраста. Обе выкрашены под каштанок. Обе с усиками.
