самую заветную утерянную папку, неплотно набитую листами формата А 4, испещрёнными кеглем слёз и смеха сердца моего.
Я встал и быстро пошёл ему навстречу.
— Боже, как вам это?.. В смысле — где?.. Впрочем… Можно я гляну?
— Конечно. — Он протянул мне слегка отсыревшую папку. — Здесь всё. Ничего не потеряно. Я точно знаю это.
Не обращая внимания на его слова, я быстро перебирал страницы, фиксируясь на первых строках.
— Да-да… Похоже, действительно всё, — бормотал я, испытывая смешанное чувство к вначале осиротившим меня, а теперь вновь обретённым зверькам. Они сбежали от меня! Да как они смели?! Чувство нежности вкупе с порывом наказать вплоть до жестокости завладело мной. Ни дать ни взять — сладострастие садиста. Глубина пронзительного чувства несколько заслонила собой время, но, видимо, всё же это продолжалось недолго, потому что, когда я вновь выскочил на поверхность реальности, мой знакомый всё ещё повторял мне:
— Можете не смотреть. Я точно знаю, что здесь всё.
— Да, да, я вижу. Просто немного увлёкся, извините. — Зажав папку под мышкой, я достал портмоне и протянул ему оговорённую сумму. — Спасибо вам огромное! Хоть я и не понимаю последовательность действий, определивших настоящий момент, всё же сам момент меня радует. — Я улыбнулся. — Поэты все немного философы, смешно, да?
— Вам спасибо. С некоторых пор я не имею другого дохода, кроме поиска потерянных ценностей.
— Ценностей? — несколько саркастично переспросил я.
— Именно! В смысле — дорогого вам. Того, что создаёшь, к чему привязываешься или от чего не отвяжешься. Неизбежного. Предопределённого. Важна сила. А она определяется не стоимостью, если вы это имели в виду.
— Да, но ведь под определение «дорогого» попадает масса вещей. Там, наравне с предметами, пачкой бумаги, как в моём случае, могут оказаться и философские категории, и живые люди, чувства, иллюзии, мечты, утраченные идеалы и даже вера.
— Да-да, всё так. Как истинный поэт вы не до конца понимаете, но неплохо чувствуете. Предметы — это ерунда. Мелочи. Палочки и закорючки в линованных тетрадках первоклашек. Хотя, конечно, степень ценности потерянного для человека, как и степень его человеческой ранимости, важны. Но не более, чем оценка за чистописание в рамках пятибалльной шкалы. Вот другое…
— Что другое? — не понял я, всё ещё не особо придавая значение его малопонятным словам, радостно сжимая слегка подмокшие листы.
— Попробуйте понять — нет никаких ПОТЕРЯННЫХ вещей. Они просто меняют местоположение, время. Они живут. Но остается след. Я назвал его Запахом. Не для того, чтобы иметь возможность рассказывать об этом кому-то, скорее, чтобы структурировать собственное отношение к этому… — Он запнулся.
— Да к чему же?! Отношение к чему «этому»? — Эйфория удачного дня сделала меня болтливым, рассеянным и неспособным сосредоточиться.
— Я плохо умею объяснять, простите. Не знаю, что на меня нашло сегодня. Обычно я молча нахожу, молча отдаю, молча беру плату и молча ухожу. А с вами вот потянуло… Наверное, потому что вы поэт. Я почитал немного ваши стихи, пока возвращался, простите. Безусловно, вы не лишены дара. Человек, обладающий даром и его осознающий, имеет больше возможностей к пониманию чего бы то ни было. Ещё раз простите меня. — Он умолк. Было видно, что он собирается уйти.
— Нет, это вы меня простите. Я немного ушёл в себя. Моя рукопись. Странности. И мои и ваши. Характер у меня такой, что стараюсь подальше держаться от людей. Ну, вы понимаете. Подальше от отношений. Дружеских, приятельских.
— Я понимаю.
— Вы сказали «нет потерянных вещей»?
— Да, так и есть. Есть жизнь и НАПРАВЛЕНИЕ. Направление движения, если хотите. Бросьте в воду камень — круги разойдутся и вновь вернётся гладь — камень потерян для вас. Но не для воды. В ней остался след, не видимый вашему глазу. И чем дороже был камень вам, или другому камню, или самой воде, тем след ярче. Запах сильнее. Если вы увидите след, почуете запах, уловите импульс, то проникнете в воду — найдёте камень.
— «Проникнуть» в воду?
— Это метафора — не нужно буквально нырять в холодную мокрую воду. Весь мир — «вода». Просто одни видят следы, чуют запахи, слышат звуки, улавливают толчки, а другие — нет.
…Мы ещё долго болтали, присев на скамейку у края широкого городского проспекта. Договорившись до вечерней прохлады, мы переместились в ближайшее кафе, где ещё пару часов согревали себя дешёвым коньячком и дорогим кофе. Ближе к ночи обменялись адресами-телефонами и разъехались по домам. Мы подружились.
За пару месяцев, что мы общались, почти регулярно выпивая и, как правило, не закусывая, мой новый друг среди прочего успел рассказать мне одну историю… Странную. Да, к тому времени я всё ещё плохо понимал что-либо из его объяснений мира, но всё ещё отлично чувствовал.
И вы знаете, что я сделал? Я пошёл на тот самый бульвар, нашёл ту самую скамейку, на которой три года назад сидела Она, когда в первый раз увидела его. Я отправился туда в тот самый час, когда сумерки окутывают город тем романтическим флёром, что заставляет глаза подсознательно воспринимать скорее картину теней, нежели предметов. Она была там. Даже капли сомнения не возникло, что это может быть не Она. Я сел на скамейку рядом с ней. Через некоторое время мы уже говорили.
Аккуратно, издалека я стал пересказывать ей историю моего друга. Когда, наконец, почти все карты были открыты и Она поняла, что ей известно, чем закончится мой рассказ, Она спросила только: «Где Он?» Тени на лице делали её похожей на амазонку. Но голос… Какого напряжения стоило ей сдерживать внутреннюю дрожь! Я объяснил, что пришёл по собственному желанию и Он ничего не знает об этом. Он боится, зная, что предал и себя, и её, и их Любовь. Был выброшен этим чувством из своего привычного мира. И оказался к этому не готов. Потерял себя. Потерял её. Потерял весь мир. Стал просто больным человеком. Впервые найдя действительно своё, сбежал.
Я дал ей его адрес — это всё, что Она хотела от меня на самом деле. Никак не моих нелепых объяснений. Я даже почувствовал себя немного дураком, что пытался тут что-то рассказывать и, может быть, оправдывать. Кому это всё нужно?! Когда любишь человека — не нужны никакие объяснения. Как я мог понять её тогда? Все три года эта женщина приходила на бульвар каждый день. Каждый день! КАЖДЫЙ ДЕНЬ! Тысячу девяносто пять дней. Есть ли среди вас, читающих эту историю, хоть одна, способная на это? На такую веру.
Я вернулся домой, позвонил моему недолгому другу и сказал, что уезжаю из города на год-полтора. Я, кажется, что-то наплёл ещё о причинах моего отъезда. Он поверил. Или нет. Не важно. Я просто не хотел знать, чем закончится эта история.
Я и до сих пор не знаю.
…Если вообще у чего-нибудь когда-нибудь бывает конец…
