склады реквизированного имущества. Она не жалела ни времени, ни нервов, ни своего собственного здоровья на поиск радующих глаз и сердце большевика вещей и даже однажды заехала на самый дальний и большой склад на станции Косино.
Тут ее и увидели Щук и Хек. Ведь они лежали на самой верхней полке высокого вагона. А сам вагон стоял на высокой железнодорожной насыпи. Вот почему увидеть маму детям не помешала даже зеленая ограда с гвоздями и колючей проволокой, навитой сверху. Сквозь ее кольца Щук с Хеком разглядели молодую, очень красивую женщину в новой длинной шубе и блестящей меховой шапке. Мама шла по двору бывшего дровяного склада к большой черной легковой машине. А следом за мамой шагал шофер в новой красноармейской форме и бережно нес в руках две коробки. Одну с сервизом на двенадцать, а вторую с сервизом на двадцать шесть персон. Только Щук и Хек, конечно, даже с такой высокой точки обзора не могли сосчитать тарелки и чашки, тем более что их и не видно было внутри коробок. Зато одну- единственную маму они вычислили сразу и безошибочно. И как только вычислили, немедленно с тихого- тихого шепота перешли мальчишки на громкий-громкий, даже отчаянный крик.
– Мама! Мама! – стали звать ребятишки разоблаченного следователя хорошенькую женщину в длиннополой шубе. – Мамочка, мамочка, мы здесь! – кричали они.
Конечно, настоящие пионеры, будущие депутаты и члены ЦК нашей партии ни в коем случае не должны были бы так поступать. Особенно когда их в особом поезде везут через всю страну с секретным заданием. Но только Щук и Хек были еще такими маленькими, что им не сразу стало стыдно. А когда наконец стало, они немедленно замолчали.
– Ты зачем кричал? – спросил Щук Хека. Старший брат первым успел вытереть слезы и теперь строго смотрел на младшего.
– Не знаю, – честно сознался маленький Хек. Ведь он никогда не врал. Потом он высморкался, немного подумал и сказал: – Наверное, если бы мама нас с тобой здесь увидела, она бы очень обрадовалась. И даже, наверное, немного загордилась, что у нее такие особые сыновья.
– Да, – ответил Щук, – наверное. Но только если бы случайно увидела. А вот если бы услышала, как мы с тобой глупо да еще хором орем на весь поезд, то, конечно, гордиться бы вовсе не стала. Даже наоборот.
Конечно. Только зря Щук и Хек беспокоились. Ничего мама не слышала. После всех неожиданных перемен в ее жизни она теперь могла пить сладкого вина столько, сколько хочется, и даже начинать с утра. Никто ее не проверял и не контролировал. Даже бутылку мама могла выпить одна всю целиком. Или, например, две, если точно знала, что самый главный командир в папиной организации сегодня на совещании в каком-нибудь нацрегионе. Никого не допрашивает, сам лично выступает с речью далеко-далеко от Москвы и ночью поэтому внезапно не заявится. Именно в такой вот незанятый день мама и оказалась на станции Косино. А значит, она не то что ничего не слышала в этот вечер, она и видела-то не совсем хорошо. Иначе бы, конечно, вместо второго сервиза взяла новую вазу для цветов.
Только и в другое время, когда мама принимала утром одну лишь рюмочку для поправки, Щук и Хек могли совсем не беспокоиться. Никто, даже со специальным чувствительным прибором, не смог бы расслышать детские, пусть самые отчаянные крики не железнодорожной станции, где непрерывно пускают пар и гудят паровозы. Рокочут краны и стреляют выхлопами грузовики. Разве лишь такие же, как Щук и Хек, зэки в их собственном вагоне на соседних нарах. Только Щук и Хек зэков совсем не стеснялись. Даже не уважали, ведь эти зэки хотели кота съесть.
Слушайте. Очень устали дети от расстройства и осознания своей ошибки. Поэтому, едва лишь окончательно стемнело, они обнялись и быстро уснули на своих высоких нарах. А поезд тут как раз взял и проснулся. Дернулись зеленые телячьи вагоны и поехали. Только так медленно, словно не паровоз их тащил, а круглая луна на небе вдруг стала к себе притягивать. Наверное, так оно и было, потому что как только скрылся желтый пятачок за тучу, поезд сразу остановился. Колеса закончили свою перекличку. Зато начали машинисты да обходчики на новой станции. А какая это станция, никто не знал, пока не рассвело.
Глянули Щук и Хек в окно и еще крепче обнялись. Потому что поезд не где-нибудь остановился, а прямо в родных детям Фонках. Вон сразу за окошком торчит высокая серая водонапорная башня, та самая, что за дальними стрелками. А немного дальше, с московской стороны, блестит на солнце покрытый инеем железный пешеходный мост, тот самый, по которому дети со станции Миляжково-2 по утрам ходят учиться в фонковскую школу. У них-то в Миляжково-2 нет ничего, кроме паровозного депо и колесного цеха, а в Фонках – образцовая школа номер три. У нее красная крыша, а на крыше две трубы. И эти две трубы и днем и ночью маячили в окошке фонковской комнаты Щука и Хека.
Зимой по утрам из труб всегда валит густой дымок. Согревает школу, покуда ученики из Миляжково-2 бегут по скользким ступенькам железнодорожного моста и поплевывают сверху на товарняки. Наверное, и сегодня утром они так делали. А могли бы, конечно, заодно и помахать руками, если бы только знали, что в третьем вагоне у узкого окошка лежат два настоящих пионера и пытаются их, веселых школьников, там, наверху, разглядеть. Да разве кого-нибудь увидишь на таком большом расстоянии?
Зато с близкого расстояния, да еще рыжего кота, заметить совсем не трудно.
– Вот он, падла, – кричали зэки из того угла вагона, где обосновались не враги народа – троцкисты, вредители и шпионы, а идейно близкие трудовому народу, только нечаянно оступившиеся люди. Воры, насильники и убийцы.
– Накрывай бушлатом, – орали там и гоготали. – Души его, заразу.
– Супчик сегодня будет из свежанинки!
Только увидеть кота, который ночью залез в теплый вагон – это одно. А вот поймать его и съесть – совершенно другое дело. Проскочил рыжий черт, как ветер между рук, выскользнул из-под бушлата, стрелой взлетел с самых низких нар на самые высокие, пулей ринулся к узкому окошку, да только в самый последний момент сорвался с неровной перегородки и упал прямо в руки Щуку и Хеку.
Смотрят дети и глазам своим не верят. Лежит между ними, злобно шипит и когти показывает фашист Василий. Кот Минаевых. Соседей семьи Серегиных по коммунальной квартире.
Только знайте: эту самую фонковскую квартиру месяц тому назад закрыли и наглухо опечатали. Специальные, уполномоченные люди однажды ночью пришли с обыском к Серегиным. А когда ничего интересного не нашли, решили для профилактики проверить и соседей. Заглянули к Минаевым и сразу же обнаружили укрытые в комоде кульки с зерном из командирских пайков. А еще в ящиках оказался хлеб из наркомовской муки мелкого помола и даже немного сливочного масла в красноармейской походной упаковке из фольги. Масло, правда, уже слегка прогоркло, вот почему кроме хищения с целью ослабления оборонительной мощи Советской страны пришлось Минаевым отвечать еще и за вредительство.
Один лишь рыжий проныра Васька ушел от правосудия. Да вот, как видим, не так уж и далеко. Всего только месяц и погулял на воле, померз, да поворовал объедки.
Крепко держали фашиста Щук и Хек, когда к ним подошел один из уголовников. Лицо у него было белое как мука, зато шрам красный и шел от верхней губы до самого уха.
– А ну, щенки, отдавайте кошака, – сказал он зло.
Только пионеры не могли позволить такому случиться, чтобы вместо революционной справедливости восторжествовал бандитский самосуд. Пусть даже и идейно-близкий трудовому народу.
– Дяденька, а давайте меняться, – сказал всему в тюрьме наученный Хек.
– На что? – поинтересовался с плохой усмешкой вор. А может быть, насильник или убийца.
– Да вот же, – тогда заговорил Щук и свободной левой рукой, потому что правой он крепко держал рыжего фашиста, протянул нечаянно оступившемуся сыну трудового народа свою теплую длинноухую буденновку. Злой зэк помял двухслойную шапку, подергал за уши и сразу подобрел.
– Хрен с вами, щенки, на портянки пойдет, – сказал он. – Поиграйте пока с рыжим, пооткармливайте. Разрешаю.
И длинным-длинным ногтем мизинца этот зэк почесал свой красный отвратительный шрам.
А Васька и в самом деле очень исхудал. Даже вид у него был больной и нездоровый. Совсем он ничего не понимал. Только шипел и скалил зубы. Вот почему дети решили отложить показательный процесс над этой помесью лисы и свиньи. Какое же это наказание – без осознания? Только бессмысленный расход коммунистического свинца и социалистического мыла. А такого дети как настоящие пионеры и будущие значкисты ГТО никак не могли допустить.
