конфликт с этими уродами... А вдруг она не дождется? Что если не я один ждал, пока ее мама уедет? Я даже не знаю, только ли из-за этого отъезда она отказывалась встречаться со мной в последние недели. Может, на горизонте появились конкуренты? Что за чушь, она же позвонила мне сразу, как вернулась... Японский городовой, да чтоб вы все провалились с вашим альманахом!
Один раз Кириллу все же удалось меня разговорить. Он все утро выгибался дугой на кровати от боли, но потом вдруг затих. Судя по тому, что в палату заходила Оленька, она ему сделала укол. Я лежал лицом к окну, погруженный в медитативные этюды Мундога, когда почувствовал, как чья-то рука дотронулась до плеча.
— ... сем меня не слышишь? Что это у тебя там играет?
— Мундог. А что, мешает?
— Да нет, просто хотел спросить, тебе не страшно?
— Почему мне должно быть страшно?
— Говорят, с тобой тоже все плохо.
— Ну плохо, и что с того?
— Не боишься держать ответ, когда будешь там?
— Где это там, в морге, что ли?
— Хватит придуриваться. Я имею в виду Страшный суд.
— А я думал, арбитражный. Нет, ты знаешь, не боюсь, потому что никакого суда не будет.
— Так ты, значит, атеист...
— Мне больше нравится слово «агностик».
— Называй себя как хочешь, все равно ты предстанешь перед Судом.
— К чему ты клонишь, Кирилл? Хочешь быть моим адвокатом?
— Шутишь... Ну шути, шути. Потом припомнишь мои слова.
— Уже испугался, батюшка. Тебе-то что? Наверняка сразу в свой рай попадешь.
— Что ты обо мне знаешь... я-то как раз буду наказан за все.
— И за что, интересно?
Кто бы мог подумать! В прошлой жизни Кирилл, оказывается, был плохим мальчиком. Пушером, если по-научному. Сначала приторговывал герычем, а потом и сам втянулся. Он уже почти подсел на свой товар, но затем с ним приключилась этакая классическая история для уроков закона Божьего. Девушка Кирилла на его глазах ушла от передоза. Он в этот момент тоже торчал и сначала даже не понял, что с ней случилось. А когда просек фишку, на него низошло откровение. Держите меня, я сейчас заплачу. Спустя месяц он уже поступал в духовную семинарию, переломавшись всухую. Семинарию Кирилл окончил успешно (интересно, там вручают красный диплом?) и даже был послан в московское представительство петербургской епархии как особо отличившийся раб Божий. В Москве Кирилл взялся за старое. Нет, торговал он уже не наркотиками, а опиумом для народа. Заведовал оптовыми продажами православной литературы, весьма преуспев на этом поприще. По-видимому, опыт пригодился. Стоп- стоп-стоп... Надо разобраться, откуда во мне эдакое скалозубство над умирающим в вере. Наверное, это кощунство. А может, я ему просто завидую? Завидую тому, что он валится не в глухую пустоту, как я, а на хорошо отполированную мириадами грешных поп скамью подсудимых... Нашел чему завидовать... нет, все-таки старик Жан-Поль был прав: ад — это другие.
— Когда я узнал, что смертельно болен, то понял, что претерпеваю наказание за свои ужасные прегрешения, которые не смог искупить верой, — с блаженной улыбкой продолжил Кирилл.
— Хм... Если ты понес заслуженное наказание, на фига тогда лечиться? Ведь это так же наивно, как пытаться перепилить пилкой для ногтей прутья тюремной решетки. Хочешь обмануть своего Судью? Тебе же даны молитвы, так молись, молись истово, вдруг получишь всепрощение. А химиотерапия — это от лукавого, ты только еще больше разозлишь Господа своими жалкими попытками увернуться от карающей длани. Смешно! — Этот теологический диспут неожиданно вывел меня из состояния тотальной меланхолии, в котором я пребывал уже несколько недель. — Это ложь, слышишь, ложь! — чуть не плакал Кирилл. — Господь, наоборот, закаляет мою веру. Если я опущу руки, то перестану верить в свои духовные силы. Это великое испытание, и согласие на химиотерапию здесь так же оправданно, как и молитва Всецарице!.. И вообще, это ты — слуга диавола, не искушай меня бросить лечение, как у тебя язык повернулся такое сказать!
— Ничем я тебя не искушаю! Начнем с того, что я лежал тихо, никого не трогал, слушал музыку, а ты пристал ко мне со своим Страшным судом. Как там говорится? оставь кесарю кесарево. Я буду слушать Мундога и читать учебник по гематологии, а ты молись... и колись себе на здоровье.
Больше мы не разговаривали. До самого конца.
За сорок минут, которые заняла поездка в «Симатту», мое первоначально нервозное состояние сменилось совершенно пофигистским настроем. Я даже стал что-то напевать себе под нос. Мне было глубоко наплевать и на предстоящую беседу, и на угрозы голема, и на великого и ужасного Искандерова, не говоря уж о судьбе российско-японских отношений.
Меня уже ждали. В небольшой приемной, отделенной от кабинета президента фонда японской ширмой, я увидел гейшеобразную секретаршу и голема, который тут же вскочил, чтобы без лишних церемоний сопроводить меня к шефу. Мне захотелось спросить: «А кланяться вы уже разучились?» Искандеров сидел в высоком кресле горчичного цвета, постукивая пальцами по столу. Поздороваться со мной он не соизволил.
Во взгляде президента «Симатты» я не встретил ни гнева, ни раздражения. На меня смотрели глаза обиженного ребенка, у которого злой дядя отнял любимую игрушку. Казалось, он вот-вот заплачет.
— Вы знаете, как мы это называем? Саботаж. Другого слова я подобрать не могу. Вы были прекрасно осведомлены о важности порученной вам работы. Несмотря на это, вы умудрились ее провалить! — Искандеров сорвался на фальцет. — Визит членов администрации Петербурга в Японию, встреча с губернаторами префектур — вам что, на все это наплевать?! Наш альманах ждут представители крупнейших японских корпораций, чтобы принять решение об инвестициях в российскую экономику, а вы палец о палец ударить не можете, чтобы исполнить свои обязательства!
— Послушайте, но мы... — попытался вставить я.
— Нет, это вы послушайте! Больше с вами церемониться никто не намерен! Вы думаете, с вами просто разорвут договор? Вы надеетесь, что отделаетесь штрафными санкциями? Вы еще не поняли, что такое фонд «Симатта». Я вашу блядскую дизайнерскую контору по тарелке размажу, как васаби! Нет, шею вам никто ломать не будет, мы действуем о-о-чень легитимно, это я вам лично гарантирую. Мы вас привлечем и за неуплату налогов, и за экономические преступления, и за незаконное хранение наркотиков... что это там у вас в портфельчике, а? — иезуитски усмехнулся Искандеров, но улыбка быстро пропала, а глаза сузились. Истерический припадок прошел так же неожиданно, как и начался. — Значится, так. Во избежание дальнейших недоразумений я предлагаю начать все с чистого листа. Вам дается неделя на изготовление сигнального тиража. Оглавление у вас есть. Откуда возьмете статьи, мне все равно. Ищите по библиотекам, качайте из Сети, хоть из пальца высасывайте... Но чтобы ровно через неделю у меня на столе лежал готовый аль... Что с вами? — округлил глаза Искандеров.
— Мо... можно выйти? — сдавленно попросил я голосом школьника, подавившегося столовской котлетой, и, не дожидаясь разрешения, выскочил из кабинета — мимо недоуменно привставшего голема, мимо хлопающей ресницами секретарши, мимо курившего на лестнице охранника, мимо железных дверей подъезда; прямо в раскинувшуюся перед парадным входом в культурно-просветительский фонд «Симатта» холодную осеннюю лужу меня рвет, выворачивает наизнанку, до желчи, до горечи, до вздувшихся вен на лбу, пока от черной дождевой воды к овсяному петербургскому небу не начинает подниматься горячий пар.
Капельницы насилуют кровь китайской пыткой — одна капля в десять секунд — Moondog моя анестезия — закапывать в уши в течение дня по мере необходимости — пейзаж на внутренней стороне закрытых век — witch of endor — на внутренней стороне прозрачных век — барабаны слепого медиума в рогатом шлеме, викинга с 6-й авеню — симфония химиотерапии, концерт для четырех капельниц с
