Очередная операция по установке подключичного катетера казалась сущим пустяком. Затянутые кожей дырки от предыдущих рыболовных крючков выглядели не страшнее, чем ожоги от сигарет на боевом плече команданте Че. Ну еще одна блямба появится, эка невидаль!
Но дело не заладилось с самого начала. Сперва оказалось, что операционная гематологического отделения закрыта в связи с краткосрочным ремонтом. Потом выяснилось, что хирург, который обычно выполняет эти операции, заболел. Но хуже всего было то, что в палате интенсивной терапии, которая играла роль временной операционной, я был не один. На второй койке страшно хрипела женщина под белой простыней. Из ее трахеи торчала узкая трубка, откуда и доносились леденящие душу хрипы. После пяти минут прослушивания серенады для трахеотомии без оркестра мое пофигистское настроение улетучилось, как вепезид из протекающей капельницы. Я внезапно почувствовал, как холодно лежать на резиновой клеенке, и затрясся так, что зуб на зуб не попадал. Чтобы хоть немножко унять дрожь, пришлось нарисовать в воображении врача, который безуспешно пытается насадить на крючок катетера трепыхающегося, как мотыль, пациента. «Мерзнешь? — улыбнулась незаметно вошедшая медсестра. — На вот, накройся одеялом, пока доктор не пришел». Одеяло не понадобилось. Вплывший в палату хирург поворчал на сестру за то, что та не заслонила больную ширмой, поколдовал с ее трубкой и наконец взялся за меня.
«Какой худой! Кормят, что ли, на вашей гематологии плохо? Тебя же этим катетером насквозь проткнуть можно! — шутливо проворчал он, пытаясь приободрить свою будущую жертву. — О-о-о, сколько у нас уже шрамов! Вижу, товарищ опытный, со стажем, бояться не будет. И правильно: чего тут бояться? Анечка, поднимите ему ноги повыше. Так-так, хорошо. Не затекают? Вот и славненько. Может, с правой стороны будем сажать, а то над левой ключицей уже живого места нет? Хорошо, я слышу, слышу, только не надо волноваться! На нет и суда нет, хозяин — барин. Голову поворачиваем направо. Ну кто ж так поворачивает? Рано я похвалил! Сильнее, еще сильнее, чтобы щека лежала на клеенке. Анечка, опустите этот край в таз, чтобы мимо не текло. Сейчас будет укол, только не дергаться, все-все-все, ждем... Анечка, где перчатки? Нет, сначала правую. Что-то узкая она какая-то, это точно мой размер? Аккуратнее, мизинец поправьте. Ну куда вы смотрите, не здесь, а на левой! Да, вот так. Ну что ж, пора возвращаться к нашему герою. Чувствуешь что-нибудь? А здесь? Вот и славненько. Смотри, как у тебя вена-то зарубцевалась, не проколоть! Да что это такое? Щаз-з-з мы ее... Тихо, тихо, тихо, Анечка, расширитель, глубже, глубже, так, хорошо, еще глубже... еще!»
Я лежал, не обращая внимания на затекшую шею и резкие рывки, которыми хирург проталкивал расширитель катетера в истрепанную за полгода вену. Я больше не прислушивался к его отрывочным командам и мельтешению Анечки. Я слышал только хрип из трубки, который то нарастал, то затихал, напоминая рокот волн, ленивых сонных волн, безуспешно пытавшихся дотянуться до выброшенного прибоем черного мотка водорослей, похожего на аккуратную бородку в окружении хлопьев пены после бритья, которые позабыл смыть с шершавых щек песка неряха шторм.
Это все из-за варежек. Синих вязаных варежек на резинке из далекого детства. Резинка пропускалась через рукава, чтобы варежки не потерялись. Очень удобно, особенно для таких растерях, как я. Но ненавидел я варежки не только из-за постыдной резинки. Не знаю, на что больше следовало пенять — на некачественную шерсть или на плохую вязку, но после обязательной программы по лепке снеговика мои варежки быстро превращались в две набрякшие ледышки. Приходилось прятать пальцы в кулачках, чтобы защититься от холода. Я и теперь, когда мерзну, сжимаю кулаки, оставляя пустыми пальцы перчаток. Со стороны, наверное, выглядит нелепо. Но я бы ни за что не стал этого делать, если бы знал, что Лупетта коснется моей руки.
— Что это... Зачем ты спрятал пальцы?
— Спрятал пальцы? Сам не знаю зачем.
— Смешной ты... Так о чем я говорила?
— О предстоящей карьере фотомодели.
— Во-первых, хватит надо мной смеяться, а во- вторых, я говорила не о карьере, а о волне... Мне иногда кажется, что я знаю, где эта волна, знаю, что она рядом, но ничего не делаю, чтобы ее поймать. Сижу в своей коммуналке, как крот, и злюсь на соседа, который с утра пораньше телевизор врубил. Но если я так и просижу всю жизнь с глухим соседом за стенкой, пенять придется только на себя. Я ведь чувствую... Чувствую, что она есть, эта волна, да, вот только поймать ее не так-то просто. Мне это удавалось всего несколько раз в жизни... Что? Когда? Ну, например... Например в казино, когда шарик остановился на моей цифре. Я тебе не говорила, но ведь я с самого начала знала, где он остановится! Дело даже не в выигрыше. Просто я знала... Как бы тебе объяснить... Твердо знала: да, сейчас я на волне, поэтому сбудется все, что я захочу! Это страшное ощущение, наверное как наркотик. Вот почему когда оно проходит, кажется, что ты все готов отдать, лишь бы... Лишь бы снова знать, что ты повелеваешь обстоятельствами, а не они тобой. И когда я потеряла эту волну, все вокруг словно поблекло. И теперь я жду. Жду не знаю чего, знака какого-то, что ли? Но как понять, что окажется этим знаком? Может, гениальная фотография, сделанная через час. Или не фотография, а что- нибудь совсем другое. К примеру, мне закажут интервью с известным режиссером, и он... Сейчас ты скажешь, что я рассуждаю, как пятнадцатилетняя дурочка, да? Ну давай, смейся... Как нет, я же вижу, что ты смеешься! Ладно, если не смеешься, ответь мне на один вопрос: неужели у тебя никогда не было такого ощущения? Неужели тебе никогда не казалось, что и у тебя есть своя волна, и надо лишь поймать момент, когда можно вскочить на нее?
Я собираюсь ответить: да, ты права, такое чувство время от времени возникает у каждого нормального человека, и я — не исключение. Все мы хотим поймать свою волну. Главное, не перепутать ее с девятым валом. Но я успеваю произнести только первые слова, потому то мы...
— Уже пришли... Я же говорила, что тут совсем недалеко. Ну да, что ты удивляешься, обычный фотомагазин, просто он у них подсобку арендовал под студию. Где-то здесь должен быть звонок. Ага, нашла... Что ты сказал? Нет, лучше я зайду одна, чтобы он не подумал, что я какая-нибудь трусиха. Я тебе позвоню, когда все закончится, хорошо? Найдешь где посидеть?.. Не надо на меня так смотреть... Так, как будто меня сейчас съедят! Никто меня не съест, не волнуйся, я слишком тощая для этого! Ну все, я пошла... К черту!
Когда за Лупеттой захлопнулась дверь, мне захотелось сжаться всем телом, сжаться в маленький детский кулачок, там, в глубине куртки, под свитером, оставив снаружи пустые рукава и штанины. Сам не знаю зачем.
В перерывах между химиями, если отпускают на волю, я люблю гулять по городу. Такому знакомому, но успевшему за очень короткое время стать абсолютно чужим. Вернее, город, конечно, остался таким же. Изменился я, а значит, изменилось и мое отношение к нему.
Удивительное дело! Еще вчера я лежал на койке под капельницей, считая последние капли пятого дня. Еще вчера я еле протискивался со своими стеклянными дурами в туалет, а потом оттирал туалетной бумагой случайно забрызганную стойку. Еще вчера я включал Мундога погромче, чтобы не слышать стоны из-за ширмы. Но сейчас, когда я медленно бреду по улице в плотно натянутой на лысую башку сванке, все это кажется темным мороком, наваждением, да просто бредом каким-то!
Я останавливаюсь. Я смотрю на часы... Кстати, мне только что пришло в голову, что в последнее время я очень часто стал смотреть на часы. Слишком часто. За всю жизнь, наверное, столько раз не смотрел. Как будто опаздываю куда-то, куда-то спешу. Live fast die young, честное слово. Ну понятно, когда там лекарство нужно вовремя принять или, скажем, проверить, сколько осталось до обеда. Но ведь это не повод, чтобы раз в десять минут, как собака у каждого куста, задирать лапу, жадным взглядом вперившись в циферблат. Тем более сейчас, когда я просто прогуливаюсь по улице, стараясь не думать о скором возвращении.
— Не подскажете, который час? — раздается откуда-то сбоку высокий жизнерадостный голосок. Я уже открываю рот, чтобы ответить, ведь я только что опустил руку с часами, которые в очередной раз просверлил взглядом всего секунду назад, и тут до меня доходит, что за все то время, пока я смотрел на часы, я так и не удосужился выполнить элементарное ментальное упражнение по осмыслению расположения двух четких стрелок относительно не менее четких арабских цифр. Бывает, читаешь книгу,
