пошире, чтобы не задел.
— Ну что, будем делать ставки, дойдет или не дойдет? — оживился один из Лежачих. Ходячие криво усмехнулись, напряженно прислушиваясь к звукам, доносившимся из коридора.
Какое-то время оттуда слышалось только тяжелое шарканье. Затем звонко хлопнула дверь. Дошел? Кажись дошел. Ты смотри, какой Мересьев! А что если это из соседней палаты кто-то вышел? Да там дверь так не хлопает. Да что вы, как дети, я не знаю! Давно бы пошли сами и посмо...
От оглушительного грохота в коридоре хрястнули окна и жалобно зазвенели капельницы.
Как ни странно, Ходячие не стали ругаться. Не стали валить на друг друга вину. И даже к запаху из коридора принюхиваться не пытались. На несколько секунд палата преобразилась в финальную мизансцену «Ревизора», а затем все молча ринулись к выходу. Но спешить, как выяснилось, было некуда. Некуда, потому что в дверях появился Тот, Кто Лежал За Ширмой. На его разбитых при падении губах сияла счастливая улыбка. Прислонившись к стенке, он с гордостью поднял трясущимися руками пустое судно и радостно выдохнул:
— На обратном пути упал! На обратном!
Я никогда не слышал, чтобы Ходячие так смеялись.
Они уже чуть было не прошли мимо, когда девушка резко обернулась, внимательно посмотрела на меня и плеснула рукой перед губами, обращаясь к своему спутнику. Он кивнул, извлек из кармана перекидной блокнот с желтым карандашиком и вложил их в ее ладонь. Карандашик был отточен на совесть. Девушка что-то быстро написала в блокноте, вырвала листок, протянула его мне и улыбнулась в шарфик. Я был вынужден подняться с сугроба, чтобы прочитать написанное. Текст на бумажке был на редкость неразборчивым. Но не успел я вчитаться в каракули, как случилось нечто непредвиденное. Можно назвать это флешбэком, можно паранойей, а можно вообще никак не называть, но наверху вдруг что-то глухо ухнуло, отозвавшись холодком в затылке, и меня с ног до головы окатило из помойного ведра воспоминаний, сдавив носоглотку, перехватив дыхание и полоснув свистящей бритвой по глазам. Откуда-то из-под копчика девятым валом поднялась злость, слепая утробная злость, как тогда, на Рижском проспекте, где меня грабили глухонемые подонки. Я внимательно вглядывался в листок, вырванный из блокнота. Строчки плясали перед глазами взбесившейся энцефалограммой, дразня, смеясь и обжигая пальцы, резкие горячие буквы, тупая боль, острый желтый карандашик. Листок жег пальцы, его нужно было как можно быстрее смять, смять, разорвать и выкинуть, пока огонь не пошел по руке, вверх по плечу и выше, выше, выше, когда будет уже поздно, поздно что-либо менять, и я, словно выпрыгнувший из пылающей башни танкист, стану кататься верещащим факелом по снегу, оставляя за собой быстро замерзающую паутину алых разводов, точь-в-точь как на картинах Джексона Поллока.
Но все это не помешало мне заметить, как то ли от испуга, то ли от неловкости карандашик выскользнул из руки девушки и желтой свечкой ушел в снег. Мы чуть не столкнулись лбами, одновременно наклонившись за ним, и когда снова встретились глазами, она опять улыбнулась в шарфик, показала мне козу, сомкнула пальцы, отогнув мизинец прочертила что-то в воздухе указательным пальцем, а затем сжала руку в кулак, на этот раз отставив безымянный палец с мизинцем.
Разумеется, я ничего не понял. Разумеется, я не увидел в этих жестах никаких скрытых сигналов, никаких тайных команд, никаких мистических кодов. Но внутри меня что-то продолжало выкипать, заставляя бренчать крышку невидимой кастрюли где-то над затылком. Дальше ждать было просто невозможно. Ну совсем нельзя, как ни старайся. Я чувствовал такой подъем, что просто горы был готов свернуть. Прегради мне сейчас путь какой-нибудь свиноглазый бультерьер, я бы порвал его, как грелку. Встань передо мной трехметровый забор, я бы и его перемахнул не глядя. Так что уж тут говорить о каком-то старом домишке, страдающем несварением сгнивших труб, жалком трухлявом домишке, на который дышать даже страшно, ткни и развалится?
Не обращая внимания на виновников произошедшей со мной метаморфозы, я в несколько прыжков преодолел расстояние от сугроба до двери, покрытой обледенелой испариной подвальных испарений. Нащупав судорожными пальцами звонок, я вдавил его в стену с такой яростью, словно передо мной был глаз рычащей хищной твари, маслинный склизкий глаз, который обязательно нужно выдавить, если хочешь остаться в живых.
Онколог из Калифорнийского университета в Лос- Анджелесе (UCLA) Майкл Тейтель, специализирующийся на лимфопролиферативных заболеваниях, в настоящее время участвует в экспериментах по выявлению «звуков рака», издаваемых пораженными лимфомой клетками. Пока точно известно лишь то, что звуки, издаваемые здоровыми клетками, заметно отличаются от предсмертных жалоб раковых клеток. С помощью современных нанотехнологий удалось выяснить, что в то время как одни клетки распевают ласкающие слух арии, другие бормочут что-то себе под нос, а третьи визжат, как недорезанные поросята.
Лавры первооткрывателя клеточных голосов принадлежат коллеге Тейтеля по университету биохимику Джеймсу Джимзевскому. Благодарным слушателем клеточных арий мистер Джимзевский стал случайно: беседуя однажды со знакомым кардиологом, он узнал, что клетки сердечной мышцы при получении необходимых питательных веществ сильно пульсируют. «А что если и другие клетки подобным образом сигнализируют о насыщении?» — неожиданно подумал биохимик и решил проверить свою догадку на практике. Каково же было его удивление, когда выяснилось, что как больные, так и здоровые клетки не только голосят напропалую, но и готовы рассказать о своих бедах собственным хозяевам. Оставалось только понять, как же их услышать. На помощь ученому пришла нанотехнология — отрасль молекулярной технологии, ориентированная на получение устройств, роботов и веществ с заданной молекулярной структурой. Для обнаружения колебаний клеточных мембран биохимик и его аспирант Эндрю Пеллинг использовали атомный микроскоп, игла которого, оставаясь неподвижной, слегка касалась поверхности мембраны. Выяснилось, что клетки дрожжей излучают звук на частоте 1 килогерц, а амплитуда колебаний клеточных стенок составляет 6 нанометров.
Первые сеансы прослушивания клеток произвели в научном мире эффект разорвавшейся бомбы. Согласно результатам исследований, здоровые клетки издают весьма мелодичные звуки, которые при известной доле воображения можно принять за оперное пение. Умирающие клетки, напротив, теряют голос и способны лишь на глухое бормотание. А мертвые клетки испускают низкочастотные шумы, которые могут быть связаны со случайными атомарными колебаниями. Интересно, что под действием алкоголя клетки истошно вопят, причем на самых высоких тонах. А клетки, пораженные раком, издают безликое сипение, в котором при всем желании не найти эмоционального окраса. Таким образом, не исключено, что в скором будущем врачи смогут, распознавая звуки клеток, проводить раннюю диагностику онкологических заболеваний.
Клетки, милые клетки, родненькие клеточки мои, о чем поете вы в предрассветный час, приняв натощак сырые яйца цитостатиков? Вы знаете, доктор Джимзевский, мне кажется, что временами я слышу их арии — скорее грустные, чем патетические, с трогательными интонациями-вздохами, с благородными паузами и непременными акцентами на второй доле такта. Мягкие и в то же время острые, нервные изгибы блестящего колоратурного сопрано чередуются в них с возгласами, вырывающимися из глубины ядра и достигающими высокой кульминации, а когда солист замолкает, полифонический хор еще более обостряет страстную жалобу своим печальным прощанием, всецело насыщенным вздохами.
Ах да, пан Джим Зевский, можете не напоминать, я не забыл, что пораженные раком клетки теряют голос, вы говорите, они могут лишь глухо сипеть, точно высохшая мумия Каллас, царапающая горло ногтями угасших страстей. Но я уверен, что и этот хрип по драматической выразительности даст сто очков вперед предсмертному сипению самой тонкошеей Дездемоны, поверьте мне на слово, товарищ Зевский.
Но если от них доносится только шум, безликий глухой шум, даже тебе, о великий Зевс, не разубедить меня в том, что и в нем я различаю тихий плеск волн, печальную песню теплой морской раковины, плотно прижатой к уху.
Все то время, пока я выдавливал зрачок звонка, прикладывал ухо, барабанил, ну наконец-то, кто там, я насчет, какие счета, у нас все давно оплачено, кто- кто, да погоди ты, не ори, уже открываю, нужна, говоришь, а откуда ты взял, что она здесь, кем, говоришь, ты ей приходишься, ну ладно, если очень нужна,
