— У стены. Есть там укромное местечко... Господи! Укромное! Чего уж хуже — никакого алиби!
— Говно героин у нее был... — презрительно произнес Горик. — Надо было ей морду набить...
— Ты знаешь, где ее найти?
— Не-а...
— Как же ты ей морду набьешь?
— Тогда, тогда надо было. Когда она снова в машину сунулась. Сказала, падла: «Ты все равно труп! Так лучше повесься!» — и дала мне что-то в руки! Но это был глюк. Нет, точно глюк. Змею мне сунула!
— Веревку! Если «повесься», значит, она сунула тебе в руки веревку! — с отчаяньем сказала я.
Горик безнадежно уплывал.
— Это же глюк! — ласково объяснил он мне. — Какая веревка у глюка? У глюка только змея! — и захохотал.
В коридоре раздались шаги. Они были очень спокойными и неторопливыми. «Точно прослушивают, — подумала я. — Иначе бы ворвались, как кони».
— Не хотите к нам на работу перейти? — добродушно спросил Гергиев. Он встал надо мной: руки в карманах, раскачивается, переступая с носка на пятку. Его подчиненные наклонились над Гориком.
— Сейчас бесполезно, — произнес один из них, оттягивая его веко. — Совсем глаза закатились.
— Я ведь вам забыл сказать. — Гергиев по-хозяйски осмотрел моего мужа. — Вы что, кетчуп любите?
— А вам какая разница? — огрызнулся Алехан.
— Кетчуп вреден... Так вот: есть и еще одна улика. В половине шестого вашего Горика видели на трассе, ведущей к Звенигороду. Там есть известное наркоманское место. Ребята, которые там тусуются, утверждают, что он подобрал какую-то беременную женщину, которую никто раньше не видел.
— Беременную?
— Или толстую. Так они сказали. Она села к нему в машину, и они покатили дальше. Больше его в тот день никто не видел... И отчет ведь не был сделан, а? И мать у него очень толстая... Чего не сделаешь для сына, правильно?
— У меня вынут чип? — спросила я.
—
«Мозги у меня чешутся! — хотела крикнуть я. — Не могу больше! Хочу все выяснить. И о „Саваофе”, и о собственном сне, и о деньгах, а также о Елениных так называемых любовниках, о многих других вещах — все, все выяснить. Хочу узнать, какую ложь я сказала полтора месяца назад. Что это была за ложь, кто и зачем превратил ее в правду? Но пока чип у меня в руке, я не могу никого расспрашивать».
Горика увели, точнее утащили. Гергиев потоптался немного, пытаясь заглянуть то в одну комнату, то в другую — особенно, как мне показалось, его интересовала спальня — и ушел.
«Чип вынут на днях, по вашей статье о халатности чипы не используют, — сказал он на прощанье. — Желаю приятных снов в супружеской постели... Она у вас узкая. Это очень мило для десятилетнего брака». А не клеит ли он меня?
Я вернулась в комнату. Алехан сидел на диване, ссутулившись, бессильно уронив руки — в одной из них была бутылка кетчупа.
— Как же ты поторопилась! — тихо сказал он, не глядя на меня.
— С чем, Алехан?
— Со своим признанием о названных паролях! Тебе нужно было подождать... Видишь, преступник найден.
— Я же не знала, что так получится. У меня не было другого выхода. Пять лучше, чем сорок.
— Пять лет? За это дают пять лет?
— Это не смертельно.
— А если переиграть?
Я глазами показала на чип, мол, что ты разболтался-то? Еще ничего не кончено. Он отмахнулся кетчупом.
— Алехан, на записи видно, что Елена разговаривает с убийцей об измененной фразе... Это один из кирпичей в основании дела... Давай потом об этом поговорим?
Он даже с какой-то яростью замотал головой. Ну как ребенок...
— Надо смириться, Алехан. Я назвала пароли... Меня за это уволят и посадят на пять лет... Может, даже на меньше? Ведь ими никто не воспользовался. Но прежде чем меня посадят, я хотела бы все выяснить. Кто, зачем и главное... что. Ты понимаешь?
— Я умоляю тебя: не надо ничего выяснять! Ты уже перехитрила саму себя... Ты и сейчас все испортишь. В своей погоне за столетней толстухой ты попадешь в дурдом. Найдут другую толстуху — настоящую. Это сделает полиция. Все окажется простым, как пять миллионов... У него очень толстая мать.
— Я не могла видеть его мать во сне. А Елена не могла дружить с наркоманом и его старой матерью- ассирийкой.
— Все, все найдут, все докажут... Можно объяснить и накладку с фразой, уверяю тебя.
— Я знаю, Алехан, что все можно объяснить. Скажу больше: я думаю, все наши беды оттого, что все можно объяснить...
— Что объяснено, то и есть правда, — печально сказал мой муж.
— Нет, это не так. Есть правда, которую нельзя объяснить. Или которая противоречит объяснениям.
— А зачем она нужна такая?
На это я не нашлась, что ответить.
Очень много людей вокруг...
Принято считать, что перенаселение — это проблема только нашего века. Ничего подобного: в журналах столетней давности я нахожу те же жалобы. Мы с Алеханом как-то подсчитали, и у нас получилось, что пропорционально росту населения города увеличилась и его территория, то есть плотность примерно осталась прежней. Ну, за исключением того, что меньше стало разных оазисов — пустырей да парков.
Многие думают так, как я. Вот уже двадцать лет существует Общество отказа от продолжения рода — ООПР. Все двадцать лет оно тем не менее влачит жалкое существование. Действительно, какой смысл заботиться о будущих поколениях — хватит им там еды или не хватит; о нас тоже, судя по всему, заботились — неудачно, но ведь все обошлось, еды нам хватает. Каждый раз кричат, что все, планета разбухла, скоро лопнет, но эти крики уже никого не пугают. Во-первых, накануне лопания всегда находится какая-нибудь маленькая дырка для спускания пара — вроде чумы, мировой войны, СПИДа или просто трансгенных продуктов и Новой воды, а во-вторых, ну и лопнет — даже с Марса, я думаю, эта так называемая катастрофа будет менее заметной, чем средних размеров солнечная вспышка.
Кстати, о Марсе... Вы будете смеяться, но я в молодости поучаствовала в этом буме, помните? Да-да, записалась в число переселенцев. Я уже тогда считала, что Земля по своей природе не терпит пустот, что она заполняет любой промежуток мельтешением, копошением, что ограничатся люди — расплодятся черви, что шум — это и есть ее голос, что она вообще такова. Поэтому все эти ООПРы никогда не добьются своей цели. Это как если бы члены Лиги Девственниц пришли со своими проповедями в публичный дом.
Я тогда сама была словно больная, твердила себе под нос: «Две тысячи человек! Две тысячи человек на целую планету! Потом, конечно, понаедут, заселят, засрут, но это уже не при мне... До конца жизни я буду жить в раю!» Я ведь чего опасаюсь — что земной рай заселен еще пуще Земли, что там непрерывно слышны разные звуки: кто-то поет свои ангельские песни (а вдруг они в стиле техно-поп? а вдруг их можно петь и после десяти вечера?!), кто-то чирикает, рядом грохочет водопад... Мои представления о новой планете были далеки от научных, хотя я и читала на обучающих сайтах все статьи, касающиеся природы Марса, — готовилась. Два месяца провела в специальном лагере, где, как утверждали организаторы, все было, как на Марсе — и каньоны, и дюны, и песчаные бури, и лютый холод по ночам.
То да не то... По ночам я слышала шум города, находящегося всего в двух километрах от лагеря,
