Он так и ел Виталия всеми восемью фасетчатыми объективами своей вотч-системы, этот керамолитовый крабообразный монстрик; он алчно сучил манипуляторами – видать, горел нетерпением по самую корму врыться в контрольные узлы помянутых систем.
Виталий скрипнул зубами и рявкнул:
– Запрет операции! Пшел отсюда… то есть занять исходную позицию согласно этого… режима технологического ожидания. Экшн!
Механизм пискнул, мигнул зеленым индикатором и, даже не трудясь развернуться, шустро утопотал прочь.
Прикрывая люк, староста укоризненно сообщил двери душевой:
– Это, небось, диагностер текильные испарения унюхал. Ох, боюсь, икнется нам твоя пьянка. Думаешь, за анализами атмосферы только этот эфкашка следит? Вот как сунется Изверг в диагност-протокол…
– Не трусь, ничего не будет, – студент Чинарёв появился на пороге душевой одетым в аккуратный рабочий комбинезон и совершенно трезвым. – Не та концентрация испарений, чтоб поднялся настоящий алярм. А в крови до контрольного медосмотра все рассиропится. И хватит о грустном. Взял контейнер?
Вместо ответа Белоножко протянул ему полупрозрачный черный цилиндрик (это если можно назвать цилиндриком штуку, имеющую в сечении эллипс).
Чин-чин взял протянутое, буркнул «спасибо»… И опять спросил:
– Контейнер, говорю, взял?
Виталий жалостно сморщился:
– Совсем ты, Чин, мозги затекилил. Я тебе что дал?
Чинарёв озадаченно глянул на вещицу у себя в руке, на старосту, и опять на вещицу, и снова на старосту… И вдруг захохотал – самозабвенно, захлёбисто, с непристойными поросячьими провизгами. Хохоча, он открутил от загадочного предмета крышку и несколько раз пшикнул на Виталия чем-то вопиюще душистым.
– Ну ты отчекрыжил, ста-рос-та… – пропихалось, наконец, сквозь прочие издаваемые Чин-чином разнообразные звуки. – Ну у тя извилины ва-а-ще подвисли… Я давно оп… оп… ой, не могу!.. давно опасался, что твои вздохи по ЛенкУ добром не кончатся – и нате, приехали: Белоножко с ума сошел! Семечницу с одеколоном спутал! Надежда курса!! Ой, держите меня!!!
Виталий мучительно переживал случившееся.
– Нет, ну действительно же как специально одно под другое делали, – бормотал он, краснея и обескуражено скребя в затылке. – Ну ведь как две капли… Слушай, – тут Белоножко вдруг свершил невозможное: зарделся ещё сильнее, – а что, это сильно заметно? Ну, что вздыхаю… А?
Чин-чин с видимым трудом вернул себя в более-менее нормальное состояние.
– Ещё бы! Ты ей так хамишь на каждом шагу, что, по-моему, даже Изверг до всего допирает. Прими бесплатный совет: брось. Не по тебе девочка.
– Может, она по тебе? – голубые глаза положительного человека Виталия нехорошо потемнели, но Чин-чин этого не заметил: он, стоя на четвереньках, заталкивал злополучный распылитель куда-то под койку.
– Не совсем так, – глухо донеслось из подкоечных недр. – Это я не по ней.
Белоножко вернулся к столотумбочке и принялся бесцельно передвигать валяющуюся на ней мелкую всячину.
– Слушай, Чин, а откуда он у тебя? Ну, одеколон этот чёртов – откуда? Это ведь тоже нельзя… Контрольные системы теперь, наверное, совсем взбесятся!
– Наоборот, теперь-то они как раз и не взбесятся: он любую текилу перешибет. А «нельзя» – это про спиртсодержащие аэрозоли. А этот вроде специальный, такой можно… наверное. Все то можно, что нужно. Вот прикинь: если, к примеру, Ленок попытается меня изнасиловать (к чему дело упорно движется) – должен же я буду сдобрить свои древние грекоегипетские мускулы приятным ароматом!
Чинарёв полез, наконец, из-под кровати, и Виталий, поспешно сунув руки в карманы, качнулся прочь от стола.
– Ну, Белоножка-Белоручка, что ты там копаешься? Нашел, наконец, контейнер?
– Нет, – пожал плечами староста. – Здорово ты его спрятал…
– Какое спрятал?! Он же прямо посреди стола…
Они перерыли всю каюту, но контейнер с эллипсетами так и не пожелал отыскаться.
– Вы опоздали на семнадцать минут, – Изверг, морщась, отхлебывал из прозрачной чашки нечто кофеподобное. – При повторном опоздании не допущу к завтраку. В космосе малейшая безалаберность равнозначна самоубийству – если вы не способны постигнуть это мозгами, придётся апеллировать к вашим желудкам.
Правильный человек Виталий Белоножко покраснел, как блюдо первое номер два, и чуть ли не на цыпочках прокрался к своему месту. Чин-чин тоже уселся за стол и попробовал запустить ложку в содержимое тарелки. Содержимое оказало сопротивление. А ещё оно (содержимое) затряслось – вероятно, от натуги. Или от отвращения к себе самому.
– Завтрак номер пятнадцать, – вполголоса пояснила Леночка, дисциплинированно завершавшая утреннюю трапезу. – Желе квазифруктовое витаминное. Гадость.
Чинарёв скосился на доброхотную комментаторшу и едва не поперхнулся квазифруктовым фрагментом. Нет, вовсе не потому, что на Лене всё ещё был ТОТ костюмчик. Голову папиной Халэпы украшала цветастая косынка, под которой очертания головы казались очертаниями чего угодно, кроме именно головы. На темени косынку оттопыривало нечто вроде рогов, на лбу распирало подобье электромобильного бампера…
Перехватив Чинарёвский взгляд Леночка недоумённо приподняла пушистые бровки:
– Ты чего? Ну, завивку делаю… Папа же просил не ударить в грязь лицом – тебе разве Белоножко не говорил?..
Чин-чин хотел было сообщить, что каждый понимает это самое «в грязь и тэ дэ» соразмерно своему умственному развитию, но вовремя вспомнил, как он сам давеча истолковал директорскую просьбу. Вспомнил, и решил промолчать. А вот Изверг молчать не собирался.
– Насколько я знаю, подобные вещи делаются в пять минут какими-то там ультразвуковыми щипцами, – презрительно сказал космический волк. – Так что следующий раз, дабы не пугать экипаж, будьте любезны…
– Бывалый опытный человек, а простейших вещей не понимаете! – Леночкино возмущенье не имело границ. – Во-первых, чтоб вы знали, ультрика омертвляет корни, а во-вторых, щипцы – это для примитива, с ними ни рельефа, ни объёма настоящего. А я сейчас такую чёлку наверчиваю – закачаетесь!
– А я уже и так с самого утра качаюсь, – сообщил Изверов. – От первого же взгляда на вашу, с позволенья сказать, одежду. Могу только воображать, каково юношам терпеть этакую выставку, коль даже меня, старика, в жар кидает! Вы, деточка, наверняка удивитесь, но на свете есть такие понятия: скромность и стыд.
– Стыдно должно быть тому, у кого низменные инстинкты подавляют чувство прекрасного! – голос юной Халэпы был преисполнен ледяного величия.
– Кстати, о низменных инстинктах… – Чин-чин с усилием протолкнул в горло последний ошмёток витаминного желе, попытался запить его невыносимо приторным псевдокофием, скривился.
Ему вдруг показалось, будто он понял, отчего на космических объектах категорически запрещено спиртное: похмельный синдром плюс такая вот рационная квазипища равняется безвременная гибель во цвете лет…
Вслух он, конечно, этого не сказал. Вслух он повторил:
– Так вот, о низменном… Я очень ценю ваши, Виктор Борисович, старания приучить нас к трудностям, но, по-моему, вы начинаете переигрывать. Верните, пожалуйста, семечницу.
Седые брови Изверга медленно поползли вверх:
– Что-о-о?!
– У меня со стола пропал контейнер с эллипсетами, – Чин-чин был сама любезность. – Повторяю, я очень ценю вашу науку, но если завтра нам будет нечего предъявить поверяющему, она пропадёт втуне: нас просто вышвырнут из училища.
