этого.
Голос у фигуры был крэнговым, а ещё таким голосом могла бы (если б умела) заговорить собака. Собака, которая спёрла у хозяина и слопала натуральный беф а`ля бритт (иными словами, сотни три наличняком) и теперь осознаёт, раскаивается и готова немедленно возвратить всё, что ей под силу – только опасается подобным возвратом ещё больше усугубить.
– Хоть бы «скакуна» догадались выслать навстречу усталому человеку, – злобно пробурчал Матвей, взбираясь на транспортёрный приёмник. – Вместе со всей этой сворой конвойных механоублюдков… А ещё лучше – не вместе, а вместо. Вы что, опасались, что я сбегу? Куда?! Просить у всадников политического убежища? В котле?
Дикки-бой не ответил. И не поинтересовался хоть чем-нибудь из напрашивающегося. Куда, мол, ходил, где оружие посеял, зачем хромаешь и не надо ли, мол, помощи – ничего такого старый дружище Крэнг у старого друга своего Матвея не спрашивал. Дружище Крэнг вообще больше не издал ни единого членораздельного звука – только сопел да вздыхал горестно. Вот так, сопя и вздыхая, он проследовал по Молчановским пятам на корабль, ждал, пока Матвей прямо в шлюз-отсеке выбарахтывался из комбинезона (сам Дикки-бой разоблачаться не стал, а только маску сдёрнул с лица – не без видимой душевной борьбы: очень уж под ней, маской, удобно было прятать глаза)…
Потом Матвей, тиская под мышкой отстёгнутый от комбинезона ноут-комп, в одних подштанниках шлёпал-хромал по бесконечному и безлюдному коридору, а друг Дик громыхал подошвами следом, и, громыхаючи, продолжал тяжко вздыхать, но Молчанов, не оглядываясь даже, всю дорогу чувствовал, что волновод парализатора направлен точнёхонько на его Молчановский персональный затылок…
Когда бухгалтер Рашн, дохромав наконец, протянул трясущийся палец к замочному сенсору своей каюты, Крэнг расслабленно (знаем мы такую расслабленность, во всех ракурсах знаем!) привалился к коридорной стене. Всем своим видом он показывал, что очень ему, Крэнгу, тяжко (в переносном смысле) и неудобно (в обоих смыслах), но торчать он тут намерен долго. До особого невесть чьего распоряжения.
Впрочем, до чьего именно распоряжения Дикки намерен подпирать стену близ Молчановской обители, выяснилось в следующий же миг.
Внутри упомянутой обители обнаружился афганонемец Клаус Кадыр-оглы. Капитан «Каракала» спокойненько сидел на матвеевой койке и копался в матвеевом… точней, в экспедиционно-бухгалтерском компе.
Молчанов как вошел, так и стал у комингса – только люк за собой прихлопнул да ноут выронил на пол (не от неожиданности, а просто надоело держать).
Некоторое время хозяин каюты молча рассматривал незваного визитёра, а визитёр держался поведенческого штампа под наименованием: «А чё, разве происходит чё-нибудь этакое?» Визитёр даже не обернулся на скрип открывшегося-закрывшегося люка. Визитёр тыкал в контактор, глядел в видеопространство и время от времени поборматывал рассеянно, как бы про себя: «Что-то здесь у них… Что-что? А, нет, цум тойфель… А это вообще, как говорится, вилами по воде…» Тут он, наконец, соизволил обернуться к вошедшему и спросил безмятежно:
– Ты случайно не знаешь, что такое «вилы»?
Матвей молчал.
Клаус шевельнул носом, потом ещё раз шевельнул носом… И сообщил:
– Я, когда возвратился, первым делом – под душ. Не собираешься? А то, понимаешь, пахнет от тебя…
Молчанов продолжал оправдывать свою доподлинную фамилию.
Вот тогда-то Кадыр-оглы пожал плечами и, возвратившись к созерцанью комповского видеопространства, то ли спросил, то ли предостерёг насчёт «сесть».
…Минут этак с пять каждый сосредоточенно и почти что молча занимался своим делом: Клаус изучал содержимое компьютера, а Матвей, тихонько выдавливая сквозь зубы шедевры русской словесности, балансировал на коечной закраине в попытках найти позу побезболезненней.
Потом афганонемец вдруг отшатнулся от контактора и заворочался, пытаясь устроиться с максимальными удобствами, какие только возможно было найти в щели меж комп-подставкой и откинутой крышкой гробообразной койки. В конце концов он угомонился в пол-оборота к Молчанову, вдавясь лопатками в угол между коечной крышкой и обиллюминаторенной стеной.
– Ну, хорошо, – вымолвил он расслабленно, задирая левую ногу частично на правую, частично на контактор. – Мы с тобою оба устали и не расположены к долгим беседам. Поэтому давай в целях экономии времени сыграем в интеллектуальную игру «Вопрос-ответ».
– Правила? – осведомился Матвей, сумрачно глядя мимо Клаусова уха в иллюминатор (в иллюминаторе было коричнево и неинтересно).
– Правила примитивны: или говорить правду, или… м-м-м… промалчивать. Но тогда – переход хода.
Только после этого неуклюжего «промалчивать» осознав, что они с Клаусом общаются по-русски, Матвей облизнул губы и уже вполне сознательно произнёс русское «да». Кадыр-оглы тут же нахально взял быка за рога:
– Первый ход мой. Вопрос: «Зачем тебе до такой степени был нужен флайфлауэр?»
Молчанов опять облизнулся:
– В свете постановления о режиме строжайшей экономии времени, отвечаю предельно сжато: планировалось наработать хоть долю миллиграмма естественного фермента, расшифровать его синтез-код и начать производство искусственного парфюма, искусственность его, понятно, не афишируя. Затем – объявить первопоселением утопленный «Каракал» со всем содержимым… и предъявить права на монопольную разработку флайфлауэров (для начала только их – чтоб пока не шибко злить макросов). В общем, собирался на все сто осуществить план глубоковзадницеуважаемого господина Шостака. Удовлетворён?
– Почти, – кивнул Клаус. – За одним маленьким «но»: как ты собирался расшифровывать код? Профессор, доктор, Гэйтсовский лауреат и всевозможный академик Бернард Шостак-младший потратил на такую расшифровку почти десятилетие, а ты… Ты что, учёный?
– То-то и оно, – Матвей расплылся в очаровательной улыбке, которая, с учётом формы и цвета его губ, эффект произвела удручающий. – Я, дорогой ты мой, не учёный. Я умный. Твой яйцеголовый лауреат просто не имеет представления, на что способен в умелых руках, скажем, обычный бытовой кондиционер – ну, из относительно последних, с комп-блоками распознавания загрязнений и поиска оптимального процесса их ресинтеза во что-нибудь путное. Это твоим яйцеголовым не формулы малевать, тут думать надо! Кстати, – бухгалтер Рашн свернул улыбку и опять малость поёрзал, – ты задал уже два вопроса, а я покуда ни одного. Дискриминация получается!
– Можешь задать два подряд, – свеликодушничал Кадыр-оглы.
– Да уж, не премину… Итак, вопрос первый: на кого вы работаете?
– «Вы» – это я? – спросил Клаус.
– Вся ваша троица, – пояснил Молчанов, и, видя, что собеседник вроде бы мнётся, добавил: – Так как это ты давеча выражался… промалчиваешь?
Афганонемец улыбнулся ещё очаровательней, чем недавно Матвей (всё же у него-то, у афганонемца, губы были в порядке):
– Отнюдь, майн либер. Отвечаю: Макумба и Лафорж работают на меня персонально. А я… Название «Ллойд Гэлэктик» слышал?
– Кампания, застраховавшая «Каракал», – бухгалтер Рашн, кривясь, осторожно ощупывал ту половину своей неудобь-сказуемой части тела, которая не сидела, а висела. – А вообще – крутая организация. Монстр. «Макрохард» страховых полисов.
При сравнении своей фирмы с всесильным монстром программного обеспечения, компьютерной техники, а по совместительству и всего, что плохо лежит, Кадыр-оглы скривился. Гримаса эта была не акцентированной, мимолётной, но Матвей её приметил-таки. И запомнил. А Клаус тем временем продолжал:
– Видишь ли, что с этой экспедицией что-то не ладно, моё начальство поняло ещё на стадии
