Вкусы разные — это точно, понятие красоты, мировоззрение. Но смысл — есть смысл.
Вот как много может объяснить одна фраза, а теперь представьте себе, что у меня в руках целых две статьи Малевича и обе об искусстве. Более того, одна о живописи, а другая о поэзии. Это ли не находка! Таким образом, мне представилась полная возможность разобраться в эстетических установках этого художника.
Сейчас сложилось представление, что пришли художники-демократы, борцы за народное, пролетарское, равноправное искусство, провозглашающие полное раскрепощение творческой личности, терпимость ко всем направлениям, течениям, школам, они и были таковыми, пока им было трудно выставляться рядом с подлинными художниками и пока они не были заведующими отделом изобразительных искусств. Однако статья Малевича «Наши задачи» начинается пунктами, похожими по тональности на постановление трибунала:
1. Война академизму
2. Директория новаторов.
3. Создание мирового коллектива по делам искусств.
4. Учреждение посольств искусств в странах.
5. Создание статических музеев современного искусства во всей стране.
6. Создание магистрали по всей Российской республике движения живых выставок искусства творческого.
7. Назначение комиссаров по делам искусства в губернских городах России.
8. Агитация среди народов о жизни творчеств в России.
9. Издание газеты по вопросам искусства для широких масс.
Зачем, вы думаете, директория, посольства и комиссары? Я думаю, для того, чтобы ничто, с чем не согласен Малевич, не смогло поднять головы. А зачем музеи, магистрали и газеты? Для того, чтобы как можно шире пропагандировать и навязывать широким массам то, что близко Малевичу. Инакомыслящему и вообще иному искусству места в этих музеях Малевич не оставлял, как будет явствовать из дальнейших цитат.
Да, зачеркивалось все, что было до этого. Задумаемся над природой этой нетерпимости. Ларчик открывается просто. Кто же будет всерьез воспринимать черный квадрат (или даже цветной) рядом с Ботичелли, Басхом, Рубенсом! Кто же обрезки жести и рельса, крепленные кое-как, будет воспринимать рядом с Лаокооном! Выходов только два: или создавать такое же великое искусство, наследуя и развивая его (если бы были талант и гениальность), либо уничтожить все это искусство, чтобы не с чем было сравнивать.
Пожалуй, я выпишу некоторые из организационных и эстетических установок Малевича:
«Мы предсказали в своих выступлениях свержение всего академического хлама и плюнули на алтарь его святыни».
«Но чтобы осуществить факты наших революционных поступей, необходимо создание революционного коллектива по проведению новых реформ в искусстве страны.
При такой организации является чистая кристаллизация идеи и полная очистка старых площадей от всякого мусора прошлого».
«Предусматривая это неизбежное, я предложил, чтобы в музей чистой живописной культуры поступили определенные течения Нового Искусства, куда если бы и поступило что-либо из прошлого, то в незначительном количестве.
Но и это оказалось невозможным. Товарищи оказались мягкосердечными и приняли в свое лоно старейшин. (Эх, досада! —
Нужно поступить со старым — больше чем навсегда похоронить его на кладбище, необходимо счистить их сходство с лица своего.
Стоя на этой точке зрения и видя ее сложность — пришлось далеко уступить и принять мнение большинства, выразившееся в специфически специальном профессиональном смысле.
…Что же касается скульптуры, то в собрании скульптуры пластической — нужно руководиться тоже по преимуществу, где форма, которая является и как таковая довлеет над актом. Но в этом случае я бы стоял за создание чистого объема форм, как таковых, где стройка, конструкция базируется на чистой форме, возникшей из нереальной концепции вида.
Обобщаю вид музея.
Реальное живой оси живописного цвета в современном музее Кубизм, Футуризм, Симультанизм, Супрематизм, беспредметное творчество.
Скульптурный объем, как чистая форма, объемные рельефы, кубизм, футуристический феномизм объема».
Сначала я пытался разобраться во всех этих «специфически специальных профессиональных смыслах» и «футуристических феномизмах объема», но потам подумал, что о живописи он не мог написать в доступной мне форме, а я в свою очередь не могу постигнуть всех тонкостей в общем-то постороннего для меня изобразительного искусства и что тонкости эти доступны лишь для избранных.
Но рядом с этой статьей опубликована другая статья Малевича, в которой он выступает уж как теоретик поэзии.
Нужно сказать, что эта, вторая, статья написана с большим темпераментом, с пафосом:
«Тайна — творение знака, а знак реальный вид тайны, в котором постигается таинство нового…
Подобный служитель, действующий образует возле и кругом себя пустыню, многие боясь пустыни, бегут еще дальше в глушь сутолоки!»
Ну, правда попадаются и более приземленные места: «Стихотворения всех поэтов представляют, как комок собранных всевозможных вещей, маленькие и большие ломбарды, где хорошо свернутые жилеты, подушки, ковры, брелоки, кольца и шелк, и юбки, и кареты уложены в ряды ящиков по известному порядку.
…Пушкин мастер, может быть и кроме него много мастеров других, но ему почет, как старейшей фирме».
Но как бы ни были торжественны общие рассуждения, как бы ни были ярки и наглядны примеры, с ломбардами и фирмами, все же статья ничего не прояснила бы для нас в творчестве самого художника, если бы не ее конец, где все наконец поставлено на свои места:
«Самое высшее считаю моменты служения духа и поэта, говор без слов, когда через рот бегут безумные слова, безумные ни умом, ни разумом непостигаемы.
…Здесь ни мастерство, ни художество не может быть, ибо будет тяжело земельно загромождено другими ощущениями и целями.
Вот в чем исчерпал свое высокое действо поэт, и эти слова нельзя набрать и никто не сможет подражать ему».
Уж будто бы нельзя подражать! Нельзя написать, подражая, гениальное стихотворение Лермонтова, нельзя написать, подражая, «Божественную комедию» Данте, а этому подражать очень даже можно. И лучше всего напившись до той степени, чтобы язык не выговаривал уж человеческих слов.
И насчет набора — неправда. Слова, как видим, все-таки набраны. Более того, оказывается, подобное можно не только набрать типографским шрифтом, но изобразить в красках! Эта строфа есть стихотворный перевод любой картины Малевича, переложение его живописи на человеческий язык, на слова. Но, увы, искусство оказывается не человеческим.
Пройдя весь фондовый зал и разглядывая «Улэ, Оноп, Тудож, Блесторе, Аляж…», изображенные в
