Сейчас уже не удастся установить степень искренности либо степень холодного рассудка и хитрости в действиях Сталина, но совершенно очевидно, что эти действия носили реставрационный характер. Сталин решил напомнить русским, что они – великий народ. Причем его действия в этом направлении можно даже нумеровать. Во-первых, он напомнил народу о его великих предках. Большевики двадцатых – начала тридцатых годов уничтожили памятники Скобелеву и Багратиону, ворошили их и царские могилы, а тут вдруг зазвучало: «Пусть вдохновляет вас… мужественный образ наших великих предков – Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова!..» Можно ли представить себе военачальников первых лет революции – Троцкого, Якира, Тухачевского с орденами Александра Невского на груди?!
Вторым шагом были погоны. До этого слово «погоны» было ругательным словом, не говоря уж о слове «золотопогонник». В один день вся армия, от рядовых до маршалов, оказалась в погонах. Командиров и комиссаров (кстати сказать, вскоре упраздненных) стали называть офицерами. Помню, как впервые я услышал команду (вошел в комнату для занятий командир полка): «Встать! Товарищи офицеры!» Прозвучало как гром среди ясного неба, но все приняли это как должное и, по-моему, даже с радостью.
Появилась гвардия. Появились Суворовские и Нахимовские училища (то есть кадетские), появилось раздельное обучение, появились школьные формы, белые фартучки у девочек, как у гимназисток. Начали культивировать среди молодежи старинные бальные танцы, возвращавшие людям грацию, чувство прекрасного и чувство собственного достоинства. В армии среди офицеров начали потихоньку культивировать дуэли как средство к возрождению понятия о чести (видимо, дело шло к возрождению привилегированной прослойки людей с понятием о чести, нечто вроде неодворянства).
В 1944 году в Кремль откуда-то привезли орлов, которые некогда находились на кремлевских башнях. Зачем?
Сопоставим еще два факта. 20 апреля 1920 года декретом Совнаркома (то есть Ленина) была закрыта Троице-Сергиева лавра, а все ее имущество изъято. 21 апреля 1946 года лавра была открыта, более того, при ней возникли Духовная семинария и Духовная академия. Открыта была лавра не как-нибудь, а в Пасхальный день. Можно представить себе, какое было там ликование. Оппоненты тут как тут: «Это Сталин заигрывал с народом, чтобы устоять в войне», «Жареный петух в темечко клюнул». Но в 1946 году никакого нашествия уже не было, была полная победа. Так что аргумент отпадает.
Вспоминаю, как отмечался юбилей Ивана Андреевича Крылова. Это было национальное, всенародное торжество и празднование с гуляниями по всей Москве, на Манежной площади. Это Сталин напоминал народу, что он великий народ. Я уж не говорю о торжествах по случаю 800-летия Москвы.
Доказать не могу, но убежден, что, проживи Сталин еще несколько лет, он провозгласил бы себя императором.
Между прочим, никто не заметил, когда и как он снял с себя звание генсека. Да, последние лет пять своей жизни он генсеком уже не был. Кем же он был? Просто Сталиным. Да и без провозглашения был фактическим самодержцем, если забыть, что монархия должна быть народной. Впрочем, разве народ, несмотря на зверства, творимые Сталиным на протяжении своего властвования, не любил его самозабвенно? Разве не рыдали в дни его похорон миллионы россиян, начиная с домохозяек, кончая маршалами Рокоссовским и Жуковым (а ведь Рокоссовский успел уже «посидеть», прежде чем его позвали командовать)? Разве сотни стихов и песен о Сталине не говорят о фанатичной и все же во многих случаях искренней любви к этому неоднозначному человеку? Почему нет ни одного стихотворения о Хрущеве, о Брежневе? Одни анекдоты.
Итак, не отвлечься бы. Мы начали говорить о том, что последние годы жизни Сталина можно назвать реставрацией. И это сразу почувствовали все те тысячи русских людей за границей, которые пили там свою горькую чашу.
Замечательный русский поэт Игорь Северянин (он пил свою горчайшую чашу не в Париже, а в Эстонии) так отобразил это веяние в своем блестящем стихотворении в двенадцать строк, которое пришло к нам, правда, не в виде стихотворения (Северянин тогда не переиздавался), а в виде романса, исполняемого Вертинским:
Я выделил строку, в которой поэтически преломилась «реставрационная» деятельность Сталина, а именно то, что от Коминтерна, от мирового интернационала он повернулся лицом к России. ВЕРНУТЬСЯ В ДОМ Россия ищет троп… В то время искала. И это почувствовали многие русские люди, влачившие свое существование в эмиграции.
Там у них, в эмиграции, началось движение за возвращение в Россию, даже появилось словечко, звучавшее, правда, больше по большевистским моделям: «лишенец», «снабженец», «отщепенец», – появилось словечко «возвращенец». Сотни эмигрантов (особенно много во Франции) получили советские (серпастые и молоткастые) паспорта и советское гражданство. Теперь они могли, если бы захотели, возвращаться в СССР. Не домой, не в Россию, но все-таки ведь в Москву. Образовался в эмиграции Союз советских патриотов, и членами этого Союза были не единицы, а сотни и тысячи русских людей.
Самым первым «возвращенцем» оказался Вертинский. Впрочем, его нельзя причислять к тем патриотам, которые стали получать советские паспорта после окончания войны, после Победы. Вертинский вернулся в 1943 году, когда перелом в войне, может быть, и наметился, но полной ясности еще не было. А если учесть, что проситься домой он начал, вероятно, раньше, то приходится признать, что он возвратился в страну воюющую, но еще отнюдь не победившую.
Ходит легенда, что, когда до Сталина дошла просьба Вертинского, он с присущим ему лаконизмом сказал: «Пусть допоет». Не знаю, как это осуществилось технически, но легенда в том и состоит, что Вертинский спел Сталину свою песню «В степи молдаванской». Песня полна ностальгии. Молдавия тогда входила в состав Румынии. Но граничила-то она с Россией. И вот Вертинский гастролировал, очевидно, в Румынии и оказался в Молдавии вблизи границы.
Выслушав эту песню, Сталин сказал: «Пусть приезжает».
