фундаментальных открытий, связанных с теорией атомного ядра, с определением возраста Земли, влиянием живых организмов на геологические отложения и так далее. В начале 20-х годов он прозорливо предупреждал о чрезвычайных опасностях использования еще не открытой тогда атомной энергии в военных целях, однако главное, итоговое в его научном творчестве, дело всей жизни, как известно, — учение о биосфере, «области жизни»; человек, продукт космоса и земной природы, ставший геологической силой, должен приступить к «перестройке биосферы в интересах свободно мыслящего человека». Вскоре после революции В.И. Вернадский прочел в Сорбонне цикл лекций о биосфере как б и о геохимическом явлении, зависящем от «космической химии», а через пять лет французский математик и философ Э. Леруа и его соотечественник философ и антрополог Тейяр де Шарден ввели в науку понятие «ноосферы», то есть «сферы разума» — последней эволюционной стадии биосферы. Этот термин в какой-то мере отразил давние догадки В. Н. Каразина и Н. Ф. Федорова, открытия К. Э. Циолковского и В. И. Вернадского, однако следует подчеркнуть, что русская мысль в этой области всегда развивалась с опережением, устремляясь за пределы Земли — в ближний и дальний Космос…
Почему это происходило? Оставляя простор для самостоятельных размышлений читателя, думаю о психическом складе и талантливости нашего народа, лучшие представители которого всегда искали истину, как бы глубоко она ни пряталась, как бы велики ни были препоны на пути к ней и каких бы жертв этот поиск ни требовал. Или мы, ощущая свое исторически сложившееся запаздывание, брали разгон перед подъемом? Может, отгадка таится именно в нашей тяжкой и неповторимой тысячелетней истории, которая, как гигантский айсберг, вынесла в XIX-XX вв. на поверхность этот феномен мировой культуры — сияющее цветение материи в виде мыслей, чувств и деяний великих писателей, ученых, композиторов, живописцев, борцов за общественное благо? В самом деле, всего лишь за столетие с небольшим— срок мизерный в истории, например, науки — русский народ дал блестящую плеяду замечательных ученых. Назову первые пришедшие мне на память имена историков и филологов, ставя в один ряд с математиками, географами, медиками, физиологами, ботаниками, химиками, физиками и другими естествоиспытателями. Каразин, Воскресенский, Карамзин, Лобачевский, Зинин, Соловьев, Потебня, Востоков, Бутлеров, Пирогов, Буслаев, Воейков, Ключевский, Миклухо-Маклай, Боткин, Семенов-Тян-Шанский, Менделеев, Сеченов, Лебедев, Столетов, Чебышев, Ковалевская, Ковалевский, Докучаев, Мечников, Морозов, Грумм-Гржимайло, Грум- Гржи-майло, Петров, Попов, Чаплыгин, Тимирязев, Жуковский, Чернов, Мичурин, Циолковский, Павлов, Шахматов, Вернадский, Сукачев, Крачковский, Ферсман, Зелинский, Вавилов, Коржинский, Губкин, Обручев, Несмеянов, Курчатов, Королев… Пятьдесят? А еще терапевт Остроумов, историк Иловайский, лесовод Морозов, востоковед Бартольд, географ Баранский, микробиолог Гамалея, математик, астроном и геофизик Шмидт, но, сколько бы мы ни перечисляли, останется еще множество ученых, чьи заслуги не столь известны, однако каждый из них внес свой, только ему принадлежащий, вклад в русскую и мировую науку. Чтобы завершить тему, кратко расскажу об одном из таких ученых, знакомство с трудами и днями которого началось для меня случайно, совсем в духе многих эпизодов нашего путешествия в прошлое.
Жил я тогда в «космическом» районе Москвы, близ ВДНХ. Аллея космонавтов и стрельчатый титановый монумент у метро, улицы Кондратюка, Цандера, академика Королева, Звездный бульвар, кинотеатр «Космос»… На прогулках по Звездному бульвару и в магазинных очередях я начал, помню, замечать высокую пожилою женщину, державшуюся прямо и строго, с таким достоинством и благородством, что при встречах с ней хотелось уважительно раскланяться. Жена, работавшая в ближайшей школе, сказала однажды, когда мы встретили эту даму в очередной раз, что она — вдова одного замечательного русского ученого, умершего десять лет назад тут же, на Звездном бульваре. Школьники с учителями иногда посещают ее и уходят от радушной гостеприимной хозяйки, обогащенные нежданными знаниями и впечатлениями.
— Картины, говорят, на стенах, все забито книгами, и какой-то электрический аппарат под потолком делает воздух лечебным… Ее муж имел отношение к освоению космоса.
Вскоре и мы по рекомендации общих знакомых, предварительно позвонив, извинившись и запасшись тортом, всей семьей зашли к Нине Вадимовне. Целый вечер проговорили о человеке, которого уже не было в живых, рассматривали его картины, читали его стихи, и я потом еще не раз посещал этот дом, все больше узнавая покойного хозяина и удивляясь тому, что никто из моих друзей и знакомых даже ничего не слышал о нем. Читатель может подумать, что здесь, в скромной квартирке на Звездном бульваре, тихо жил безвестный художник или поэт, и не ошибется. Но при чем тут освоение космоса? Может, это был по основной своей специальности какой-то неизвестный при жизни, как, например, Сергей Королев, пионер нашей космонавтики?
До революции он учился в археологическом институте, глубоко интересовался историей, астрономией, литературой, философией, овладел несколькими языками, пробовал себя в живописи, поэзии, сочинял музыку. И еще юношей, возможно, услышал о Каразине, потому что жил в Калуге, близко знал Циолковского, и космические дали рано начали дразнить его воображение. Из стихотворения 1915 года:
А в следующем году девятнадцатилетний поэт ушел вольноопределяющимся на германскую, был ранен и контужен в бою, получил за личный воинский подвиг солдатского Георгия… Среди его прямых предков было немало воинов, георгиевских кавалеров, ходивших еще под знаменами Суворова и Кутузова, а знаменитый адмирал П. С. Нахимов приходился ему двоюродным дедом…
Он пишет интересное программное эссе «Академия поэзии», печатает его в Калуге брошюрой, печатает и стихи, только это было скорее увлечением талантливого, широко образованного, вдохновляемого общественными интересами человека, ищущего оптимальной реализации своих творческих сил; по интеллектуальным и нравственным задаткам он вполне подходил к ряду перечисленных выше русских ученых…
Да, калужский юноша Александр Чижевский нес в.себе огромный потенциал истинного ученого, на которого решающее влияние оказал К. Э. Циолковский, эта, по его собственным словам, поначалу «непонятная и неожиданная человеческая громада», которую он сумел понять и по достоинству оценить, встретившись с ним за пятнадцать калужских лет не менее двухсот пятидесяти раз, часто проводя со старшим другом и наставником целые дни, с утра до вечера. За несколько лет до смерти писал: «Гений Константина Эдуардовича оказал влияние на века. Он был не только теоретиком космонавтики, он был одним из основателей науки о космосе, то есть новой науки в самом широком смысле этого слова. Своими трудами он приблизил человека к космосу и указал научной мысли путь ее дальнейшего, уже космического развития»… «Личность великого ученого К. Э. Циолковского в грядущем времени будет интересовать наших потомков, быть может, не менее, чем в наши дни нac интересует личность Пушкина»…
Существовали и другие обстоятельства, определившие ранние научные интересы Александра Чижевского. В детстве он был хилым, болезненным ребенком, часто недомогал и по своему состоянию точно предсказывал погоду, чем немало удивлял и даже пугал взрослых. И еще одно — домашний телескоп, звездные атласы на разных языках, книги по астрономии из обширной библиотеки отца-генерала, который, кстати, после революции руководил калужскими курсами красных командиров и получил после гражданской войны почетное звание Героя Труда РККА, и городской библиотеки, в которой он перебрал все книжные фонды по астрономии, физике, истории, биологии, математике. Юноша, написавший в девять лет свой первый детский «трактат» о звездах, проводил за телескопом целые ночи, составлял карты солнечных возмущений, и звезды ему являлись во сне.
А в первой же беседе с Циолковским, состоявшейся весной 1914 года, Александр Чижевский заговорил о том, что позже составит суть его научных занятий, открытий, исканий, — о влиянии Солнца и Космоса на земную жизнь. Эта идея пронизывала и его первую публичную лекцию в Московском археологическом институте, прочитанную вскоре после защиты кандидатской диссертации по случаю избрания двадцатилетнего ученого в действительные члены этого учебного заведения. До этого и после — сотни,
