К НЕВЕДОМЫМ БЕРЕГАМ.

согреться. Забредали в места, где не ступала нога даже самого отчаянного и алчного европейца- авантюриота. И, что важнее всего, где бы ни обитали люди, они слышали о рус­ских только хорошее, дивились появлению их и встречали по-родственному гостеприимно. Это особенно радовало Невель­ского – очевидно, тут не придется ни воевать, ни покорять, ни даже быть строгими... Справедливость и уважение к чу­жим обычаям и ненавязывание своих – вот что надо. Таковы были основные внушения Невельского сотрудникам, которые в конце концов прониклись ими не меньше, чем и сам Ген­надий Иванович.

Еще стояли морозы даже на юге, еще не вскрылись реки и не очистился от льдов залив Де-Кастри, как там взвился российский военный флаг. Бошняк сообщал, что событие это произошло 4 марта и что тотчас же с помощью туземцев приступили к постройке флигеля для будущего гарнизона. Приказчик Березин основался со своей факторией и присту­пил к торговле в Кизи, по соседству.

И опять Екатерина Ивановна безропотно коротала длин­ные темные ночи и мутные серые сумерки одна, с больной, капризной, голодной малюткой. Геннадий Иванович в Николаевском ремонтировал флотилию, чтобы весной еще раз сделать попытку исследовать амурский лиман и его фарва­теры. Рядом с ним доктор занимался больными. В Петров­ском подготовлялся к навигации бот. Бошняк в Де-Кастри строил лодку. Орлов с нартами удачно фуражировал в окре­стностях. Разградский, утопая в сугробах, стремился доста­вить продовольствие Березину и Бошняку в Кизи, с тем что­бы тотчас же вернуться, еще по снегу, в Николаевское и при­нять участие в исследовании лимана.

В заливе Де-Кастри только ломало лед, а уже в море, на горизонте, появился большой корабль. Не успел залив очи­ститься ото льда, как появилась первая ласточка – китобой из Бремена. Он нисколько не удивился, что Де-Кастри занят русскими, и сообщил пренеприятное известие, что летом аме­риканцы, как он слышал на Сандвичевых островах, собира­ются целой эскадрой в Татарский пролив занимать для сто­ яния китобоев какую-то бухту.

В селении Пуль маньчжуры избили и выгнали двух «мис­сионеров», возбуждавших их против русских.

Все это волновало и вызывало досаду на петербургскую спячку и на охлаждение Муравьева.

И вдруг встрепенулись в Петербурге. 15 мая нарочный из Аяна привез от генерал-адмирала, управляющего морским министерством, великого князя Константина Николаевича, того самого, которого Геннадий Иванович еще так недавно водил за ручку, предписание. Он писал, что Соединенные Штаты снарядили две экспедиции: одну под командой Перри для установления политических и торговых связей с Японией, другую, «ученую», под командой капитана Рингольда, для обозрения берегов Тихого океана до Берингова пролива. Первая – из десяти военных кораблей; вторая – из четырех; обе сопровождаются пароходами. В первую голову Перри исследует Китайское море и, будучи по соседству с нами, около середины лета навестит наши берега. Великий князь от имени государя предписывал принять экспедицию как дружескую, по морским правилам гостеприимства.

– Только этого недоставало! – не на шутку встрево­жился Геннадий Иванович. – Вот теперь-то и увидят, что у нас ничего нет ни на суше, ни на море. Ведь это проверка наших здесь действий: признают факт занятия территории нами – уйдут, не признают – займут сами!.. Что же потом, когда занимать придется нам силой, – война?.. Да лучше умереть, чем видеть преступление и участвовать в нем...

21. ПАЖ ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА НА САХАЛИНЕ

Всецело охваченный мыслью отстоять для России При­амурье, Уссурийский край вплоть до границ Кореи и остров Сахалин, Невельской проникал в происходящие политиче­ские и дипломатические маневры только чутьем, только силой своей всеобъемлющей любви к России и ее интересам. Сле­дить за всеми изменениями и колебаниями общей неустой­чивой политики и руководствоваться ими нельзя было: он узнавал случайные обрывки сведений из уст случайных лю­дей, да еще с опозданием на год и больше, в то время как вопросы требовали немедленного решения на месте.

Самодержавный Петербург требовал беспрекословного подчинения своим запоздалым распоряжениям, держал свое служилое сословие на положении младенца спеленатым и учил его ходить «за ручку», а у младенца пробивался уже лихой ус. Доведенная до абсурда централизация распоряже­ний на самом деле являлась только призраком ее и создава­ла обширное поле для произвола, снимая ответственность с далеких и недосягаемых уполномоченных. Приходившие на места распоряжения походили на прокисшие блюда: без опа­сения отравиться есть их нельзя было.

Оторванный от мира и слишком прямолинейный, Невельской не видел, как опытные служаки подносили Петербургу собственные мысли и действия, давно и самостоятельно приведенные в исполнение, – под видом предвосхищенного Пе­тербургом – и успешно упражнялись в канцелярских отписках. Невельской не подозревал, как тяжело достается и генерал-губернатору каждый шаг. Он не знал, в каких хит­роумно сплетенных тенетах путается Муравьев с первого дня своего возвышения. Глухая и упорная война длилась уже пять лег, и враги, казалось, были сильны, как в первый год. Удачно пробитые то тут, то там бреши в нессельродовской стене тотчас забрасывались новыми камнями и закреплялись цементом круговой поруки его приятелей. Глухая стена не­погрешимости петербургских приказов стояла по-прежнему стойко.

Три года назад Нессельроде провалил проект Муравьева о необходимости крейсерства в Охотском море военных судов.

Сотни китоловов всех наций, а под видом их и шпионы, распоряжались здесь, как у себя дома. Был даже случай, когда такой корабль под флагом Соединенных Штатов нагло вошел в Петропавловскую гавань. Однако достаточно было появиться портовой комиссии для проверки груза, как кораб­лем были предъявлены английские документы: пассажир Страстен оказался капитаном корабля, а шкипер Геджес – самозванцем. Исчез и флаг Соединенных Штатов, под кото­рым пожаловал корабль, и заменен английским – пример поучительный. И что же, вместо необходимой эскадры крей­серов, по настоянию канцлера Нессельроде, послан был Му­равьеву один корвет «Оливуца».

Англичане захватили торговлю всего Южного Китая, – ясно было, что они стремятся проникнуть на север Китая через не закрепленный еще за Россией Сахалин. Однако из Петербурга было предписано снять военный пост в Татар­ском проливе и запрещено отправить вниз по Амуру две роты солдат.

Невельской был оскорблен постоянным недоверием Пе­тербурга, но еще более таким же недоверием был оскорблен Муравьев. Собравшись с силами, чтобы нанести решитель­ный удар по гибельному для России самовластию канцлера и его азиатскому департаменту, Муравьев поставил на карту собственную карьеру.

– Лучше уйти, может быть, другому поверят! – говорил он близким людям, отправляясь в Петербург.

Он приехал в конце марта, а уже 11 апреля добился по­веления занять остров Сахалин. Однако тотчас и тут руку приложил канцлер Нессельроде. Он предложил поправку: отдать Сахалин для заселения и заведования им Российско-Американской компании – и таким образом осложнил ее взаимоотношения с экспедицией Невельского.

И вдруг следующее совещание состоялось у императора с участием наследника, великого князя Константина, гене­рал-адмирала и военного министра Чернышева... Нессельроде приглашен не был, чем ясно было выражено неудовольст­вие царя.

Блестящий по форме и убедительный по существу доклад Муравьева о решительных действиях на Амуре произвел впе­чатление. Слова Муравьева о границах с Китаем подтверждались теперь уже не только изысканиями экспедиции Невельского, но и самостоятельными исследованиями экспеди­ции полковника Ахте.

Явное волнение охватило участников, когда Муравьев потребовал все материалы об отношениях с соседями обяза­тельно пропускать через генерал-губернатора Восточной Си­бири, ответственного за состояние своих границ... Это уже было явное покушение на суверенитет царства Нессельроде.

Царь поднялся, направился к развешанным картам Сиби­ри и Амура и знаком пригласил Муравьева следовать за собой.

– Итак, это наше! – очертил он указательным пальцем Приамурье и, положив правую руку на плечо маленького Муравьева, левой указал на Амур, а затем на Кронштадт. – Но ведь я должен посылать