К НЕВЕДОМЫМ БЕРЕГАМ.

принялись изо всех сил грести к берегу.

* * *

После удушливой, влажной и жаркой летней ночи с тя­желыми сновидениями люди в испарине, в одном белье вы­бегали из большого двухэтажного здания ситхинской казар­мы прямо на двор. Растирая до крови следы многочислен­ных укусов москитов, от которых не спасали ни закрытые окна, ни полог, ни укутывание с головой в одеяло, они с нас­лаждением вдыхали свежий запах моря. Легкий предрассвет­ный ветерок лениво сгонял с бухты завесу тающего на гла­зах розового тумана, становившегося все прозрачнее и про­ зрачнее. Вспыхнув багровым, а затем ярко-золотым блеском, туман вдруг рассеялся и исчез. А в рамке непорочной бе­лизны далеких снеговых гор и бледной бирюзы неба, расто­чительно играя золотом солнца и ультрамарином воды, ши­роко раскрылась Ситхинская бухта.

Утро обещало повторение знойного, изнурительного, на­сыщенного грозовой влажностью и редкого в этих местах дня, но пока развернувшаяся картина бодрила и веселила. Быть может, потому, что день был нерабочий, воскресный.

Как только бухта очистилась от тумана, все заметили отсутствие бостонского корабля. Медведников стоял у настежь распахнутого окна и думал: «Опять ушел тайком... Наверное, где-нибудь запахло пушниной. Эдакая падаль! Стоят тут то один, то другой месяцами, выхватывают бобра прямо у нас из-под носа, а подачками тойонам и обменом на оружие портят и цены и добрые наши отношения с колоша­ми... А все-таки жаль, что Барбер ушел. Пшеницу все же надо было бы сторговать у него... Эх, кабы хороший флот да пушки! Ни одного из этих пиратов не пустил бы в бухту!»

Взглянув в сторону верфи, Медведников увидел строив­шийся крохотный кораблик. Он стоял на берегу, окруженный подпорками. Медведников горько усмехнулся: не такой бы надобно!..

Проснулась спавшая у самой пушки молодая смуглая и почти голая колошка. Она откинула густую гриву спадаю­щих на лицо жестких черных волос. Бросив искоса быстрый взгляд на казарму и заметив Медведникова, она тотчас отошла от пушки и побежала вверх по лестнице.

– Ставь самовар, Марья! – крикнул ей по-ситхински Медведников и усмехнулся: – Опять спала на дворе? Смотри, как изукрасили тебя москиты...

Колошка улыбнулась, обнажая ровные белые зубы. Она совсем недавно приняла крещение, и христианское имя Марья звучало для нее непривычно и смешно.

Через час население крепости разбрелось кто куда: жен­щины собрались в лес по ягоды, мужчины, вооружившись удочками, направились кто в бухту, кто за лес на речку удить рыбу или просто прогуляться, посидеть, полежать, искупаться. В крепости осталось не более пятнадцати человек.

Напившись по-праздничному чаю с сахаром, с Петербургскими двухгодоралыми сушками, Медведников занялся теку­щими делами: обошел крепость и убедился в исправности палисада, сошел в пороховой погреб и лишний рад увидел, что, несмотря на тщательную подсыпку снаружи, в погребе недопустимо сыро. Он взял из бочки, выложенной изнутри войлоком, щепотку черного матового крупнозернистого поро­ха и понюхал. Порох издавал слегка кислый запах.

Пройдя на второй этаж казармы, Медведников отпер крепкий и тяжелый замок у двери пушного склада, перебрал несколько бобровых шкурок, поднес их осторожно к свету, любовно потрогал и положил на место. Заглянул в книги, прочитал несколько записей и вышел. До обеда оставалось еще три часа, и он решил заняться очередным письмом-отчетом...

«Что слышно, высокоуважаемый друг и благодетель мой Александр Андреевич? – писал он Баранову. – Дадут нам помочь или нет? Конечно, у нас в Ситхе теперя спокойно, но и сей день нужна крепкая сила на колош, буде заупрямятся, а пуще на иноземцев. Сам посуди, стоял тут, почитай два месяца, аглицкий мореход капитан Барбер, тот самый, по­мнишь, что колошского тойона в море утопил. Пришел и из-под самого носа то тут, то там рвет пушнину. Думаю, бобров тыщи три собрал. Платит везде таровато, подрывает нас нарочно. Сукна давал за одного бобра аршин по восьми или по три сертука или халата, подбитых байкою и бумазеей. Надбавляют жестяное ведро, кружки побольше печатных, зеркало вполаршина и более, ножики, ножницы и бисера еще разного горсти по две. Ружье за бобра одно с десятью картузами пороха и свинца, а железа по два и по три пуда валят за одного.

А мы смотри и молчи. Ну, а ноне он ушел, не сказавшись куда.

С хлебом плохо, почитай, все поели. Благодарение созда­телю, бобра сей год более трех тысяч штук набрали. Присы­лай за ним скорейше: негоже держать здесь так много – все ведь знают. Корабль кончаем строить. Думаем потом за другой приниматься: надо аглицких мореходов, что при­няли на службу, пока чем занять.

А я из Ситхи всех поразогнал. Не сердись, любезный друг Александр Андреевич, спокойно ведь. Ведомость мехам вы­сылаю...»

К полудню стало невыносимо жарко. После соленого рыб­ного обеда и чаю с сушеными ягодами люди искали тени и валились в изнеможении, где и как попало. Забывались одуряющим, тяжким сном.

Скотник Абросим Плотников, осмотрев по поручению Медведникова телят и пасущихся в лесу коров, устроился под строящимся кораблем. Он только что выкупался, всласть поплавал и, лежа навзничь, внимательно рассматривал пуза­тое, еще не осмоленное звонкое днище корабля. Развлечения, однако, хватило ненадолго – все тело сковало сладостным изнеможением, и он безмятежно заснул...

Колоши не теряли времени. Не менее тысячи ситхинцев, якутатцев, хуцновцев, небольших отрядов с далеких Шарлотиных островов и разных других, охватив крепость с трех сторон, бесшумно смыкали вокруг нее кольцо. Лестницы и зажигательные материалы были давно приготовлены и тща­тельно укрыты поблизости от крепостных палисадов.

В непроницаемой густоте леса, в низком кустарнике – всюду осторожно и бесшумно ползли страшные колоши, во­оруженные копьями, кинжалами, луками, топорами и ружья­ми. Лица их, словно окровавленные, были измазаны размок­шей от жары красной краской, всклокоченные густые жест­кие волосы унизаны вороньими и орлиными перьями и усыпа­ны пухом. Среди них видны были страшные маски: волчьи морды, свирепые сивучи с громадными клыками, неизвестные миру гигантские жабы и еще какие-то чудовища.

Дремлющие на ветках птицы, вздрагивая от необычного колыхания кустов, стряхивали с себя убаюкивающую дрему и с любопытством, свернув голову набок, одним глазком вглядывались в ползущую массу.

Легко и быстро втягивались отряды колошей в открытые узкие ворота сонной крепости, направляясь прямо к казарме.

Затаив дыхание, с ужасом смотрела на них укрытая ко­роткой тенью казармы русская женщина, у груди которой во­зился младенец. Вдруг она взвизгнула и без памяти рину­лась в дом. Заверещала и другая, тоже с ребенком, и, под­хватив младенцев под мышки, они помчались к казарме.

Из отряда нападавших стремительно выбежали двое в звериных масках. Два копья полетели вслед женщинам. Одно задело ребенка. Дикий крик послышался внутри зда­ния. Дверь захлопнулась. Со звоном защелкнулся тяжелый железный засов. Второе копье задрожало, как струна, глубо­ко вонзившись в толстую доску двери.

Осаждающие открыли беспорядочный ружейный огонь по окнам казармы. Внутри заметались полуодетые люди. Трое мужчин бросились к окнам нижнего этажа, но тотчас упали, сраженные пулями. Остальные кинулись наверх по внутренней лестнице.

– Хорошо идет! Беги на берег, пусть жгут баты! – крикнул Котлеан Скаутлелту и побежал к казарме, где стоя­ла пушка. Рядом с ним бежали молодой Скаутлелт и Хинк. Воинственный клич потрясал стены здания.

Американские матросы уже бросали на тесовую крышу камни, завернутые в пропитанный смолой зажженный мох, но пока без видимого результата.

Отряды колошей продолжали спешно втягиваться в кре­пость, таща на себе длинные лестницы и зажигательные материалы.

Скаутлелт выбежал из крепости и, находя опасным скоп­ление внутри нее большой массы людей, на ходу приказал валить и жечь деревянные стены.

Колоши, вооруженные топорами, бросились к палисаду. Ожесточенно врубались они в твердые, как железо, дубовые бревна. Вдоль палисада вырастали горы щепы.

– Огонь! – кричали колоши, упоенные начавшимся раз­рушением. – Огонь!..