К НЕВЕДОМЫМ БЕРЕГАМ.

уже к вечеру «Юникорн» снялся с якоря и ушел к Сандвичевым островам.

Успех ситхинцев вскружил голову всем соседним племе­нам, а слухи о слабости россиян, усердно раздуваемые капи­танами иноземных кораблей, сулили легкий успех.

По всему берегу, от островов Шарлотты до самого Кадь­яка, гибли «по неизвестным причинам» русские корабли, уча­щались нападения, бесследно исчезали промышленные пар­тии. Наконец неожиданно пал сосед Ситхинской крепости.

С потерей Ситхи пропали мечты Баранова о дальнейшем продвижении к югу и заселении еще не занятых пространств до реки Колумбии и далее до калифорнийских границ колоний Испании.

О кораблях, которые должна была выслать компания из Петербурга, ни слуху ни духу. Неизвестно, вышли они или еще лишь снаряжаются? А может быть, вообще не будет никаких кораблей?..

Баранов все-таки надеялся на помощь. Но не стал ждать ее и приступил к осуществлению собственного плана возвра­щения Ситхи.

6. У ЛЮДОЕДОВ МАРКИЗОВЫХ ОСТРОВОВ

Всю ночь под одним только фок- и формарселем «На­дежда» медленно и осторожно подходила к Нукагиве. Уже с четырех часов утра все были на палубе и с любопытством вглядывались в туманные еще очертания незнакомых берегов. Первая, открывшаяся в десять часов утра бухта около мыса Крегик-лифт не понравилась: белые как снег буруны бились у ее берегов – с высадкой на берег было бы трудно.

Перешли к другой, заранее условленной с Лисянским – Анне-Марии, по местному – Тойогай. Была, однако, прежде всего необходима тщательная разведка.

На двух ялах, впереди корабля, отправились лейтенант Головачев и штурман Каменщиков с шестью гребцами на каждом, все вооруженные ружьями, пистолетами и саблями. С обоих ялов производился промер глубины.

– Головачев, вспомни обо мне, когда будешь хрустеть на зубах у людоедов! – кричал Толстой.

– Шутки в сторону, – сказал, свесившись за борт, Левенштерн, – присмотрись там хорошенько к девушкам и привези на корабль двух-трех людоедок.

– Нашел о чем просить! – вмешался Ромберг. – Лучше узнай, есть ли здесь вино, и какое именно.

– И в какие игры здесь играют в карты, – добавил Тол­стой.

– Погодите, погодите, – смеялся вооруженный до зубов Головачев. – Слишком много поручений, со всеми не справ­люсь...

Десяток подзорных труб обшаривали берег и провожа­ли ялы.

– Идут, идут! – вдруг заволновался младший Коцебу, пальцем указывая, куда надо смотреть. – Вон там, под теми высокими деревьями.

Действительно, что-то как будто шевелилось в тени у са­мого берега.

– Лодка! Ей-богу, лодка! – закричал неистово Коцебу.

От берега отделилась лодка с несколькими людьми и устремилась навстречу Головачеву.

– Какие отчаянные, идут вовсю прямо на Головачева, – удивлялись на палубе.

– Однако и Головачев... смотрите, бросил промеры и пошел навстречу. Неужто начнется схватка?.. Как ин­тересно!

– Ах, вот что, на лодке подняли белый флаг... Откуда же дикари знают о существовании такого европейского сигна­ла мирных намерений?

– Сходятся... Сошлись... Поразительно, один из дикарей поднимается в лодке. Протягивает руку Головачеву. Голова­чев подает свою.

– Разговаривают! – заорал Коцебу. – Ха-ха-ха, лейте­нант Головачев заговорил по-нукагивски! А нукагивец пере­ходит, ей-богу, переходит в шлюпку к Головачеву!

Трубы впились в шедший на всех веслах ял; за ялом сле­довала лодка с дикарями. Что это, рога, что ли, у них на го­ловах?

Ял подходит... Голый, с головы до пят татуированный дикарь сидит рядом с Головачевым, и оба оживленно разго­варивают. Все устремляются к трапу, один только Крузен­штерн сохраняет самообладание и продолжает стоять на шканцах. Дикарь с Головачевым быстро проходят мимо Коцебу, направляясь прямо к капитану.

Однако этот людоед мало похож на тех, что в лодке, он ничем не отличается от европейцев. Вот разве только татуи­ровкой на лице. Те, в лодке, великаны, кожей темнее, у них черные волосы подняты с висков на макушку, свернуты в ша­рики и стянуты белыми и желтыми ленточками, завязанными бантом. Мускулатура, как у атлетов. Но, может быть, это особая раса или сословие – гребцы, а гость – их начальник, не гребец, а вельможа?.. Подходит к капитану, что-то говорит. Капитан улыбается, протягивает руку и что- то отвечает.

– Говорят по-английски, – шепчет брату забравшийся вперед Отто Коцебу. – Он назвал себя. – Отто пятится на­зад и говорит разочарованно: – Эдуард Робертс, англича­нин... Стоило сюда плыть целый год, чтобы увидать англи­чанина.

– А почему же он татуирован?

– Очевидно, здесь его онукагировали.

– По-местному меня величают Тутта-Будона, господин капитан, – сказал англичанин. – Я женат на внучке короля этих островов. А ранее, до того как случайно восемь лет назад попал сюда, служил матросом на купеческих кораблях и бывал в Ост-Индии, в Китае и даже в Санкт-Петербурге.

Гардемарины Коцебу были разочарованы. Ничего роман­тического: какой-то беглый английский или американский матрос.

Иначе оценивал мысленно эту встречу Крузенштерн:

«Услужлив, вежлив, ссылается на рекомендации каких-то неизвестных капитанов бывших здесь случайно судов, зять короля, а следовательно, особа с весом...»

И действительно, не прошло и десяти минут, как «На­дежда» с Тутта-Будона за лоцмана двинулась вперед и к две­надцати часам спокойно стала на якорь в бухте Тойогай. Бывшие в лодке гребцы выгребали за «Надеждой» до самого якорного места. Оказалось, что это вовсе не гребцы, а просто спутники Робертса и что среди них есть даже родственники короля. Гости были приглашены на палубу и щедро одарены материями на набедренные повязки и ножами из железных обручей, выкованными кузнецом «Надежды».

В течение какого-нибудь часового переезда Тутта-Будона успел мастерски провести внутриполитическую интригу про­тив другого случайно оказавшегося на острове европейца – француза Джона-Джозефа Кабри, по местному – Шоу-Цгоу.

– Бойтесь его, – предупредил англичанин, – он нехоро­ший человек.

– Ишь ты! – смеялся Толстой. – И здесь неустанно воюют англичане с французами.

Приехал и сам «нехороший человек» – Кабри. Крузен­штерн на всякий случай и его оставил на корабле, что­бы пользоваться услугами обоих. Офицеры стали работать над примирением этих единственных двух на Нукагиве европейцев, а Толстой – ссорить; так казалось ему инте­реснее.

От Робертса и Кабри узнали, что наибольшим влиянием на островах пользуются жрецы, таинственная и грозная власть, имеющая к тому же право налагать общеобязатель­ные для всех без исключения, включая и самого короля, за­преты – табу. Власть короля была, в сущности говоря, властью наиболее богатого и влиятельного человека, имею­щего достаточное количество приверженцев. Островитяне, а их было тысяч пятнадцать, чувствовали себя довольно сво­бодно, каждый был полным хозяином своей усадьбы и семьи. Женщина не была порабощена, хотя на нее и налагались осо­бые табу, не распространявшиеся на мужчин. Работать жен­щинам приходилось больше, чем мужчинам, так как на них лежало домашнее хозяйство и рукодельные работы. Основою питания служили плоды хлебного, кокосового и бананового деревьев, а они не требовали никакого ухода и росли повсе­местно. Для искусственного насаждения достаточно было вы­ рыть небольшую яму и сунуть в нее ветвь растущего дерева. Все остальное довершала природа.

Мужчины большую часть дня лежали в полной праздно­сти на циновках, в тени деревьев; от скуки плели не торопясь веревки, корзинки из тростника или готовили и тщательно отделывали предметы