изъян. Только где слабое звено?
– Не вспомнили того серба или болгарина, который подавал больфие надежды в гипнозе? – спросил Ванзаров.
– А вот выпей со мной за психологию! – заявил Жарко. Пришлось подчиниться. Андрей Иванович отер губы и сообщил:
– Фамилия у него, кажется, Петрович… Нет, постой, Иванович… Вот ведь, видел же, а не могу вспомнить!
– Кого видели? – осторожно переспросил коллежский советник, ощутив приятность во всем теле от второго бокала водки.
– Да Петровича этого…
– Могу ли знать, где?
– Утром в «Польской кофейне». Пошел позавтракать, и в дверях разминулись. Ну, поначалу не обратил внимания, думаю, просто лицо знакомое, а уж после вспомнил – точно Петрович… Или Иванович?
– Точно он был?
– А вот не скажу, пока третью не изволишь! – Глазки Жарко шаловливо сожмурились.
Родион Георгиевич выхватил помятую «живую картину» и ткнул в «Мемнона»:
– Похож?
Гипнотизер сощурился и вдруг совершенно трезво заявил:
– Да ведь это ж Петрович…
А доктор Звягинцев отчаянно махнул рукой, чуть не свалившись с дивана, и заявил:
– Был, да исчез!
Августа 10 дня, половина десятого утра, +16° С.
Дворцовая площадь
Появился легкий ветерок, еще теплый и милый, поиграл дамскими шляпками, тронул полы сюртуков и скрылся. А вот господина, плотно закутанного в летнее пальто, несколько передернуло. Им заметно владело нервное возбуждение. Глубже вжался он в диванчик пролетки, впрочем, не обычной, а с дюжим молодцем на козлах. Экипаж стоял у Александровского сада так, чтобы Зимний дворец просматривался с ладони.
Как водится в ранний час, на главной площади империи пусто. Проскачут гвардейцы-кавалергарды, проедет экипаж, пробежит нарочный, и снова над брусчаткой царит тишина.
Но в это утро наметанный глаз приметил бы странную коллизию. На прилегающих к площади улицах неторопливо кружили конные жандармские патрули. Особых событий в столице не намечалось, так что повышенная плотность голубых мундиров вызывала интерес. Впрочем, кто посмеет задавать вопросы! Положено, и все тут. Вот потому и некому спросить: отчего это полкам петербургского гарнизона приказано оставаться в казармах, как и ротам полиции, непременно в этот, ничем не примечательный день.
Возможно, ответы знал господин, зябнувший в пролетке, но и он молчаливо озирал расстилавшее пространство. Вдруг ему привиделось нечто любопытное в дальнем конце площади. Расстегнув пальто, наблюдатель извлек полевой бинокль, пристроил зрительные трубы за спину возницы и прошептал:
– Молодец, тоже терпения не хватило.
Интерес будила фигура в мундире жандармского полковника, неторопливо гулявшая поблизости от Певческого моста.
Господин продолжил бы следить за офицером, но к нему поворотился сидевший на козлах:
– Прибыли, господин полковник.
И правда, от конного империала к фигурной решетке дворца гусиными шажками двигалась колонна девчушек, обшитых с одного куска серой мануфактуры. Процессию из двадцати сироток сопровождала дюжина дам в наглухо задраенных платьях откровенно серого фасона. Впереди вышагивал дородный господин, то и дело промокавший лоб.
Колонну встретил караул дворцовой полиции. Возглавляющий ее господин с поклоном что-то доложил, дежурный ротмистр пересчитал наличный состав барышень, сверился со списком и, отдав честь, дозволил следовать во внутренние помещения. Серая толпа змейкой проскользнула в обитель высшей власти.
Господин в пролетке повел биноклем по площади и пробормотал тревожно:
– Где же ты, голубчик?… Не опоздал бы…
Словно по команде, из арки Генерального штаба вылетела пролетка, лихим виражом миновала полосатую будку гвардейского караула и под грохот булыжника встала, как вкопанная, перед дворцом. С подножки торопливо спрыгнул пассажир, облаченный в парадный сюртук, шитый петлицами с серебряными звездочками и золотыми просветами, поверх которых красовались золоченые двуглавые орлы в венках из лавровых ветвей. Неловко придерживая шпагу гражданского образца с серебряным темляком и кистью, он кивнул на ходу ротмистру и торопливо проследовал в ворота.
Бинокль укрылся под полой пальто. Взамен полковник Герасимов извлек карманные часы дешевого польского серебра, с которыми никогда не расставался, впрочем, и засек время:
– Двадцать минут, с запасом – в половине одиннадцатого…
Именно столько отвел себе Александр Васильевич на зябкое ожидание.
Августа 10 дня, чуть позже, +16° С.
Зимний дворец, Дворцовая набережная, 32
Тревожное ожидание не оправдалось. К несказанному облегчению, почтили не личной, а общей аудиенцией. Родион Георгиевич и так выдержал строгий допрос: «Зачем с утра пораньше парадный сюртук со шпагой?», отговорился заседанием в министерстве, как водится, не мог достать извозчика и сейчас занимался тем, что приводил в порядок растрепанные чувства. К тому же мешала шпага. Казалось, она задирает фалду или уткнется меж ног.
Депутацию гостей, включая репортеров благонамеренных газет, отвели в предел Малого парадного зала, где наскоро объяснили, что позволительно в присутствии монарших особ.
Наконец вензельные двери медленно открыли величественную залу.
Их попросили пройти.
Ее Величество Государыня Императрица восседала на уютном диванчике в окружении Их Светлостей Великих княгинь, держа на коленях Его Императорское Высочество Наследника Цесаревича и Великого князя Алексея Николаевича. Будущей самодержавный властелин одной шестой части суши и прилегающих морей, с интересом разглядывал новые лица, но более стараясь поймать кружева маменьки.
Долгожданный цесаревич казался здоровым и упитанным ребенком. Притом удивительно симпатичным, если не сказать очаровательным. Случилось маленькое чудо – немецкая кровь испекла сдобный русский пирожок. На мордашке аппетитно пухлились румяные щеки. Если бы не статус ребенка, Ванзаров не удержался и ущипнул пышку.
Алексей отличался красивым, чуть полноватым овалом лица и удивительными глазами: огромными, словно сошедшими с картин Рафаэля. Ребенок вобрал лучшее обеих пород: тонкие сжатые губы от датского дома, крепкий нос – от Романовых. В платьице и с русыми кудряшками он казался очаровательной куклой или шестой девочкой в семье. Через года у России будет поразительно красивый царь.
Между тем наследник изволил развлечься и потянулся к полу, чтобы цапнуть башмачок фрейлины. Императрица подхватила сына, строго выговорив:
– Нелзья, Алексис, как вам нье совесно? Ай-ай-ай! Говорила она с мягким акцентом.
Характер у ребенка оказался бойкий, но покладистый. Он послушно вернулся на колени матери, но тут заметил другую игрушку – блестящие пуговицы мундира Ванзарова, протянул пальчик и заявил:
